ИНТ. То есть фильм – это описание, это наблюдательный пункт. Но мне кажется, трудно наблюдать за самим собой, легче за другими. Сколько в ваших фильмах вас самого?
К.К. Много, но я об этом никогда не буду рассказывать, потому что это относится к алхимии ремесла, ремесла любого рассказчика, и этим нельзя делиться. Думаю, нельзя выставлять это напоказ на ярмарке тщеславия, нельзя этим торговать.
ИНТ. Простите. Задавать такие вопросы – все равно что входить в чужой дом, не снимая обуви.
К.К. Да, но я понимаю, когда такие вопросы все равно задают, и понимаю, что отвечать на них нужно, как я отвечаю. Сколько меня? Много, определенно больше, чем кажется. Например, есть одна дама, которая занимается этим, она пытается понять, как я жил, что я за человек, и обнаружить, что в моих фильмах с этим связано, – но, конечно, все время ошибается, весь ее анализ – с точностью до наоборот, все догадки – мимо, каждый шаг – не в ту сторону, она совершенно неправа.
ИНТ. Но в конце концов, жизнь – это же не чувства. Вы говорите, что чувства важны, но не они ведь составляют биографию человека.
К.К. Какие-то вещи хранишь в себе, пусть даже просто ради приличия или из нежелания снимать штаны перед публикой. Никто про них не знает и никогда не узнает. Даже мои самые близкие люди.
ИНТ. Литература, театр, другие искусства все время ставят один и тот же вопрос. Нет ли мошенничества в том, чтобы придавать разные формы одному и тому же?
К.К. Во-первых, все-таки не один, а несколько. А во‐вторых, думаю, никакого мошенничества тут нет, потому что тогда вы могли бы сказать, что и сама жизнь – мошенничество, ведь она всякий раз заключается в том, что человек рождается, а потом умирает. Узнает ли он что-то, изобретет колесо или нет, поймет ли природу огня, – в конце концов все равно. Что же это – мошенничество? Родившись, мы знаем, что умрем; и все равно жизнь каждый раз – особая история. Отдельная. Совершенно отдельная. Какой не случалось в прошлом и не повторится в будущем. То же – с историями, которые мы рассказываем. Это истории о том, что могло бы случиться. В жизни много повторов, клише, многое происходит по одинаковой схеме, – а история может быть уникальной и появляется на свет по единственной причине: потому что кому-то нужна. Истории существует только потому, что люди хотят их слушать. Все возникает потому, что кому-то нужно. И неважно, капитализм у нас или коммунизм: у людей есть потребность в чем-то – поэтому оно появляется. При капитализме этот механизм работает эффективнее. Так было всегда: кто-то рассказывал, а вокруг сидели люди и слушали. Сначала у них не было огня, потом появился огонь, но дела это не меняло. Был рассказчик, и были слушатели. Позже истории стали записывать, потому что придумали письменность. Потом начали тиражировать, потому что изобрели печатный станок. Затем появилось кино. А вскоре – компьютер. Но суть остается прежней: рассказчик должен рассказывать. Почему? Потому что люди по-прежнему сидят вокруг и слушают. Не было бы их – никто бы ничего не рассказывал.
ИНТ. Вы рассказываете истории, снимая фильмы, и у ваших фильмов столько же истолкований, сколько зрителей. Вам не кажется, что истолкования в конце концов не имеют смысла? Например, когда разбирают названия вашей трилогии. Разве символизм этих цветов так уж важен?
К.К. Нет, вообще не важен. Но, знаете, если кому-то это доставляет удовольствие, что-то добавляет, кажется зачем-то нужным, позволяет продемонстрировать свой ум – на здоровье.
ИНТ. А как же появились эти названия, если они не важны?
К.К. Совсем не важны. Просто в какой-то момент фильму надо дать название. Какое-нибудь. В этом случае роль сыграли деньги. Поскольку деньги были французские, флаг французский, мы подумали, что, наверное, его цвета как-то соотносятся со свободой, равенством, братством. Три лозунга французской революции – во всяком случае, так считается. Мы решили, что цвета и лозунги связаны. На самом деле, видимо, нет, – французы такой связи не усматривают. С этого началось. Потом – названия фильмов регистрируются. Поскольку мы их зарегистрировали, уже не хотелось менять. Можно было, но мы не видели необходимости, и продюсер наш не видел… Он, наоборот, находил в этих названиях разные достоинства. И так и осталось. Но это не имеет никакого значения. Ну, поскольку было название, мы, само собой, принимали его в расчет, я имею в виду цвет, – раз фильм, например, называется “Синий”, надо придумать, как использовать этот цвет. Как-то его применить, более или менее осмысленно, что-то с ним сделать. На самом деле это для зрителей, которые любят искать в фильмах намеки и скрытые смыслы, – чтобы им было интересно. Поэтому в “Синем” много синего. Мы решили, что некоторые вещи будут синими, – но именно эти, не другие, – и тем самым придали этому смысл. Важно ли это для истории? Нет, не важно; но имеет смысл для зрителей – их это развлекает и радует.
