Лондона в Париж культуры стрептококков с поручением найти разрушающий их
бактериофаг. Через две недели поручение было выполнено. "Для того, чтобы сделать
подобную работу, - пишет д'Эрелль, — нужно было быть Булгаковым с его способностями
и точностью его методики".
В 1936 году профессор д'Эрелль послал вместо себя в Мексику для организации
преподавания бактериологии Николая Афанасьевича Булгакова, который справился и с
этой задачей, учредив там бактериологическую лабораторию. Спустя полгода он уже
читал лекции на испанском языке. Во время немецкой оккупации Франции Н. А.,
югославский подданный, был отправлен как заложник в лагерь около Компьена. Там он
работал врачом и проявил себя необыкновенно добрым человеком, откликаясь на всякую
беду. Так говорят близко знавшие его.
По окончании войны специальная американская комиссия, заинтересованная в
ввозе бактериофага в США, приехала в Париж для осмотра лаборатории. Н. А. Булгаков
показал американцам не только свою богатую коллекцию живых микробов, но также и
работу машин, стерильно наполняющих и запаивающих ампулы бактериофага. Вопрос о
ввозе этого препарата в США был решен положительно...
Иногда я представляю себе, какой радостной могла бы быть встреча братьев! Вот
они идут по берегу Сены — старший и младший — и говорят, говорят без конца...
Побывать в Париже было всегда вожделенной мечтой писателя Булгакова, поклонника и
знатока Мольера. Не случайно на книге первой романа „Дни Турбиных" (под таким
названием парижское издательство „Конкорд" выпустило „Белую гвардию" в 1927г.)
написано: „Жене моей дорогой Любаше экземпляр, напечатанный в моем недостижимом
городе. 3 июля 1928 г." В том же году М. А. сделал мне трогательную надпись на сборнике
„Дьяволиада": „Моему другу, светлому парню Любочке, а также и Муке. М.Булгаков, 27
марта 1928 г., Москва." Мука — это кошка, о которой я буду упоминать еще не раз...
Но вернемся к Филиппу Филипповичу Преображен-
24
скому, или к Николаю Михайловичу Покровскому. Он отличался вспыльчивым и
непокладистым характером, что дало повод пошутить одной из племянниц: „На дядю
Колю не угодишь, он говорит: не смей рожать и не смей делать аборт". Оба брата
Покровских пользовали всех своих многочисленных родственниц.
На Николу зимнего все собирались за именинным столом, где, по выражению М.
А., „восседал как некий бог Саваоф" сам именинник. Жена его, Мария Силовна, ставила
на стол пироги. В одном из них запекался серебряный гривенник. Нашедший его считался
особо удачливым, и за его здоровье пили. Бог Саваоф любил рассказать
незамысловатый анекдот, исказив его до неузнаваемости, чем вызывал смех молодой
веселой компании.
Так и не узнал до самой смерти Николай Михайлович Покровский, что послужил
прообразом
гениального
хирурга
Филиппа
Филипповича
Преображенского,
превратившего собаку в человека, сделав ей операцию на головном мозгу. Но ученый
ошибся: он не учел законов наследственности и, пересаживая собаке гипофиз умершего
12
человека, привил вновь созданному существу пороки покойного: склонность ко лжи, к
воровству, грубость, алкоголизм, потенциальную склонность к убийству. Из хорошего пса
получился дрянной человек! И тогда хирург решается превратить созданного им человека
опять в собаку. Сцену операции — операции, труднейшей за всю его практику, по
заявлению самого Преображенского, — нельзя читать без волнения.
Третий гениальный изобретатель — профессор химии, академик Ефросимов в
фантастической пьесе „Адам и Ева" (1931 г.).
Позже я более подробно остановлюсь на этом произведении М. А.
Напечатав „Роковые яйца" в издательстве „Недра", главный его редактор Николай
Семенович Ангарский (Клестов) хотел напечатать и „Собачье сердце". Я не знаю, какие
инстанции, кроме внутренних редакционных, проходила эта повесть, но время шло, а с
