кольцовских стихов и гурилевских песен. М. А. говорит, что на нее приятно смотреть.
Внизу по фасаду живет человек с черной бородой и невидимым семейством. Под
праздники они все заливисто поют деревенские песни. Когда возвращаешься домой, в
окно виден медный начищенный самовар, увешанный баранками.
9
Под нами обитает молодой милиционер. Изредка он поколачивает свою жену —
„учит", по выражению Марьи Власьевны, — и тогда она ложится в сенях и плачет. Я было
сунулась к ней с утешениями, но М. А. сказал: „Вот и влетит тебе, Любаша. Ни одно
доброе дело не остается ненаказанным". Хитрый взгляд голубых глаз в мою сторону и
добавление: „Как говорят англичане".
У всех обитателей „голубятни" свои гости: у М. Влас. — Татьяна с Витькой, изредка
зять — залихватский парикмахер, живущий вполпьяна. Чаще всего к Анне Александровне
под окно приходит ветхая, лет под 80 старушка. Кажется, дунет ветер — и улетит бывшая
титулованная красавица-графиня. Она в черной шляпе с большими полями (может быть,
поля держат ее в равновесии на земле?). Весной шляпу украшает пучок фиалок, а зимой
на полях распластывается горностай. Старушка тихо говорит, глядя в окно голубятни:
„L'Imperatrice vous salue" и громко по-русски: „Императрица вам кланяется". Из окон
нижнего этажа вы-
20
совываются любопытные головы... Что пригрезилось ей, старой фрейлине, о чем думает
она, пока ее дочь бегает с утра до позднего вечера, давая уроки французского языка?
— Укроти старушку, — сказал мне М. А. — Говорю для ее же пользы...
Наши частые гости — Николай Николаевич Лямин и его жена, художница Наталия
Абрамовна Ушакова. На протяжении всех восьми с лишним лет моего замужества за М.
А. эти двое были наиболее близкими друзьями. Я еще не раз вернусь к их именам.
Бывал у нас нередко и киевский приятель М. А., друг булгаковской семьи хирург
Николай Леонидович Глодыревский. Он работал в клинике профессора Мартынова и,
возвращаясь к себе, по пути заходил к нам. М. А. всегда с удовольствием беседовал с
ним. Вспоминаю, что описывая в повести „Собачье сердце" операцию, М.А. за
некоторыми хирургическими уточнениями обращался к нему. Он же, Николай Леонидович
Глодыревский, показал Маку профессору Алексею Васильевичу Мартынову, а тот
положил его к себе в клинику и сделал операцию по поводу аппендицита. Все это было
решено как-то очень быстро.
Мне разрешили пройти к М. А. сразу же после операции. Он был такой жалкий,
такой взмокший цыпленок... Потом я носила ему еду, но он был все время раздражен,
потому что голоден: в смысле пищи его ограничивали. Это не то, что теперь — котлету
дают чуть ли не не второй день после операции. В эти же дни вышла детская книжка
Софьи Федорченко. Там было сказано о тигре: „Всегда несытый, на весь мир сердитый".
В точности мой Мака...
Позже, зимой, Глодыревский возил нас к проф. Мартынову на музыкальный вечер.
К стыду своему, не помню — был ли это квартет или трио в исполнении самих врачей.
Не знаю, каким врачом был М. А., „лекарь с отличием", как он называет себя в
своей автобиографии, но профессия врача, не говоря уже о более глубоком воздействии,
очень помогала ему в описаниях, связанных с медициной. Вот главы „Цветной завиток" и
„Персиков поймал" („Роковые яйца", изд. „Недра", 1925 г., М., стр.48-56). Профессор
Персиков работает в лаборатории, и руки его необыкновенно умело обращаются с
микроскопом. Это получается от того, что
21
руки самого автора умеют по-настоящему обращаться с микроскопом. И также в
сцене операции („Собачье сердце") автор знает и автор умеет. Кстати, читатель всегда
чувствует и ценит эту осведомленность писателя.
Проблеме творческого гения человека, могуществу познания, торжеству
интеллекта — вот чему посвящены залпом написанные фантастические повести
10
„Роковые яйца" (1924 г., октябрь) и „Собачье сердце" (1925 г.), а позже пьеса „Адам и Ева"
