Пером заржавленным звеня,
Был обработчиком Булгаков,
Что стал сегодня злобой дня...
Писал Михаил Афанасьевич быстро, как-то залпом. Вот что он сам рассказывает
по этому поводу: „...сочинение фельетона строк в семьдесят пять — сто отнимало у меня,
включая сюда и курение, и посвистывание, от восемнадцати до двадцати минут.
Переписка его на машинке, включая сюда и хихиканье с машинисткой, — восемь минут.
Словом, в полчаса все заканчивалось". („Советские писатели", т. З, стр. 94).
Недавно я перечитала более ста фельетонов Булгакова, напечатанных в „Гудке".
Подписывался он по-разному: иногда полным именем и фамилией, иногда просто одной
буквой или именем Михаил, иной раз инициалами или: Эм, Эмма Б., Эм. Бе., М. Олл-Райт
8
и пр. Несмотря на разные псевдонимы, узнать его „почерк" все же можно. Как бы сам
Булгаков ни подсмеивался над своей работой фельетониста, она в его творчестве
сыграла известную роль, сослужив службу трамплина для перехода к серьезной
писатель-
18
ской деятельности. Сюжетная хватка, легкость диалога, выдумка, юмор — все тут.
На предыдущей странице я сказала, что мы любили прозвища. Как-то М. А.
вспомнил детское стихотворение, в котором говорилось, что у хитрой злой орангутанихи
было три сына: Мика, Мака и Микуха. И добавил: Мака — это я. Удивительнее всего, что
это прозвище — с его же легкой руки — очень быстро привилось. Уже никто из друзей не
называл его иначе, а самый близкий его друг Коля Лямин говорил ласково „Макин". Сам
М. А. часто подписывался Мак или Мака. Я тоже иногда буду называть его так.
Мы живем на втором этаже. Весь верх разделен на три отсека: два по фасаду,
один в стороне. Посередине коридор, в углу коридора — плита. На ней готовят, она же
обогревает нашу комнату. В одной комнатушке живет Анна Александровна, пожилая,
когда-то красивая женщина. В браке титулованная, девичья фамилия ее старинная,
воспетая Пушкиным. Она вдова. Это совершенно выбитое из колеи, беспомощное
существо, к тому же страдающее астмой. Она живет с дочкой: двоих мальчиков
разобрали добрые люди. В другой клетушке обитает простая женщина, Марья Власьевна.
Она торгует кофе и пирожками на Сухаревке. Обе женщины люто ненавидят друг друга.
Мы — буфер между двумя враждующими государствами. Утром, пока Марья Власьевна
водружает на шею сложное металлическое сооружение (чтобы не остывали кофе и
пирожки), из отсека А. А. слышится не без трагической интонации:
— У меня опять пропала серебряная ложка!
— А ты клади на место, вот ничего пропадать и не будет,— уже на ходу басом
говорит М. В.
Мы молчим. Я жалею Анну Александровну, но люблю больше Марью Власьевну.
Она умнее и сердечнее. Потом мне нравится, что у нее под руками все спорится. Иногда
дочь ее Татьяна, живущая поблизости, подкидывает своего четырехлетнего сына Витьку.
Бабка обожает этого довольно противного мальчишку. М. А. любит детей и умеет с ними
ладить, особенно с мальчиками. Здесь стоит вспомнить маленькую новеллу „Псалом",
ошибочно в наши дни датированную 1926 годом. Не надо быть литературно
прозорливым, чтобы заметить, что это более ранние годы — 23 или
19
начало 24-го. В 1926 году М. А. таким стилем уже не писал (спешу уточнить „Псалом" был
напечатан в „Накануне" в 1923 г., Берлин, 22 сентября, №661, стр.7).
Когда плаксивые вопли Витьки чересчур надоедают, мы берем его к себе в
комнату и сажаем на ножную скамеечку. Здесь я обычно пасую, и Витька переходит
целиком на руки М. А., который показывает ему фокусы. Как сейчас слышу его голос: „Вот
коробочка на столе. Вот коробочка перед тобой... Раз! Два! Три! Где коробочка?"
Вспоминаю начало булгаковского наброска с натуры:
Вечер. Кран: кап... кап... кап...
Витька (скулит). Марья Власьевна...
М. Вл. Сейчас, сейчас, батюшка. Сейчас иду, Иисус Христос...
Ее дочь Татьяна — русская красавица. Русоволосая, синеглазая, статная. Героиня
