начинающий драматург попросил Булгакова прочесть свою пьесу у тех же Ляминых. Было
удивительно, что в современной пьесе, когда по всей Европе гремела джазовая музыка,
все танцевали уан- и ту-степ, герои начинающего драматурга танцевали „вальс с
фигурами"...
Но вот к чему М.А. никогда не испытывал тяготения, так это к кино, хотя и написал
несколько сценариев за свою жизнь. Иногда озорства ради он притворялся, что на
сеансах ничего не понимает. Помню, мы были как-то в кино. Программы тогда были
длинные, насыщенные: видовая, художественная, хроника. И в небольшой перерыв он с
ангельским видом допытывал: кто кому дал по морде? Положительный отрицательному
или отрицательный положительному?
Я сказала:
— Ну тебя, Мака!
И тут две добрые тети напали на меня:
— Если вы его, гражданка, привели в кинематограф (они так старомодно и
выразились), то надо все же объяснить человеку, раз он не понимает.
129
Не могла же я рассказать им, что он знаменитый „притворяшка".
Две оперы как бы сопровождают творчество Михаила Афанасьевича Булгакова —
„Фауст" и „Аида". Он остается верен им на протяжении всех своих зрелых лет. В первой
части романа „Белая гвардия" несколько раз упоминается „Фауст". И „разноцветный
рыжебородой Валентин поет:
Я за сестру тебя молю..."
Писатель называет эту оперу „вечный „Фауст" и далее говорит, что „Фауст"
совершенно бессмертен" (т.1, стр.30).
А вот как начинается пьеса „Адам и Ева". Май в Ленинграде. Комната на первом
этаже, и окно открыто во двор. Из громкоговорителей течет звучно и мягко „Фауст" из
Мариинского театра.
„АДАМ (целуя Еву). А чудная опера „Фауст". Ты меня любишь?.."
Музыка вкраплена там и тут в произведения Булгакова, но „Аида" упоминается,
пожалуй, чаще всего. Вот фельетон „Сорок сороков". Панорама четвертая. „Сейчас".
(Накануне, №310, 15 апреля 1923 г.). ...„На сукне волны света и волной катится в грохоте
меди и раскатах хора триумф Радамеса. В антрактах в свете золотым и красным сияет
Театр и кажется таким же нарядным, как раньше".
„Боги мои, молю я вас..." Сколько раз слышала я, как М.А. напевал эту арию из
„Аиды". В фантастической повести „Собачье сердце" главное действующее лицо, хирург
Преображенский, в минуты раздумья, сосредоточенности напевает „К берегам
71
священным Нила", арию из той же оперы, и в редкие дни отдыха спешит в Большой
театр, если ее дают, послушать „Аиду". М.А. говорил: „Совершенно неважно, заказная ли
работа или возникшая по собственному желанию. „Аида" — заказная опера, а получилась
замечательно" (Верди написал ее по заказу Каирского оперного театра). „Аиду" слушали
мы вместе в Большом театре.
Почти во всех произведениях М.А. 1924-32 г.г. присутствует музыка. В сборнике
„Дьяволиада" (изд. „Недра", 1925 г.) в рассказе „№13. Дом Эльпит-Рабкоммуна"
130
автор, описывая пожар, совершенно неожиданно применяет сравнение
разрастающегося пламени с музыкальным нарастанием в оркестре: „...А там уж грозно
заиграл, да не маленький принц, а огненный король, рапсодию. Да не cappriccio, а
страшно — brioso (стр.132) .
В „Зойкиной квартире" звучит грустный и томный Рахманиновский напев „Не пой,
красавица, при мне ты песен Грузии печальной..." Эту мелодию М.А. тоже любил
напевать.
Ездили мы на концерты: слушали пианистов-виртуозов — немца Эгона Петри и
итальянца Карло Цекки. Невольно на память приходят слова М.А.: „Для меня особенно
ценна та музыка, которая помогает мне думать".
Несколько раз были в Персимфансе (поясню для тех, кто не знает, что это такое:
симфонический оркестр без дирижера).
Как-то, будучи в артистическом „Кружке" на Пименовском переулке — там мы
бывали довольно часто — нам пришлось сидеть за одним столиком с каким-то бледным,
учтивым, интеллигентного вида человеком. М.А. с ним раскланялся. Нас познакомили.
