Венцеля, нельзя ли снять их полные грации, изобретательности и веселия игры. Он
ответил — нельзя: в квартире нет подходящего освещения, а под сильной лампой, они
играть не будут.
Принесенный мной с Арбата серый озорной котенок Флюшка (у нас его украли,
когда он сидел на форточке и дышал свежим воздухом), — это прототип веселого кота
Бегемота, спутника Воланда („Мастер и Маргарита").
„— Не шалю. Никого не трогаю. Починяю примус..." Я так и вижу повадки Флюшки!
Послания котов чередуются с записками самого М.А.
„Дорогая кошечка,
На шкаф, на хозяйство, на портниху, на зубного врача, на сладости, на вино, на
ковры и автомобиль — 30 рублей.
52
Кота я вывел на свежий воздух, причем он держался за мою жилетку и рыдал.
Твой любящий.
Я на тебя, Ларион, не сержусь."
(Последняя фраза из „Дней Турбиных". Мышлаевский говорит ее Лариосику).
В начале лета 1928 г. я задумала поехать на Волгу в г.Вольск, чтобы отыскать там
могилу мамы и брата, умерших от сыпного тифа во время голода в Поволжье. Надо было
поставить ограду.
Незадолго до моей поездки проездом из Ленинграда в Тифлис у нас остановилась
Марика Чимишкиан. В день ее отъезда позвонил Маяковский и сказал, что он заедет
проводить Марику (они старые тифлисские знакомые). В поместительной машине сидел
он и киноактриса Ната Вачнадзе. Присоединились и мы трое. Большое внимание проявил
В.В. по отношению к Марике: шоколад, питье в дорогу, журналы, чтобы она не скучала. И
все как-то очень просто и ласково. По правде говоря, я не ожидала от него этого. Обратно
мы ехали молча. Я сказала:
97
— Что это мы молчим? Едем как с похорон.
Ната и Мака промолчали, а Владимир Владимирович сказал:
— Действительно, как с похорон.
Должно быть, здорово нравилась ему наша Марика!
Путешествие мое на пароходе от Нижнего до Вольска по разлившейся Волге было
красиво и приятно. Из окрестных лесов ветер доносил запах ландышей. Дышалось легко
и радостно.
К счастью, в Вольске я нашла старую знакомую и из грязных меблирашек „Южный
полюс" перебралась к ней в чистый, заставленный цветами уютный домик. „Город
обветшал, обтрепался, а сколько умерло, не сосчитать," — пишу я Тате Ляминой в
Елатьму.
Переписываю целиком сердитое письмо-телеграмму, присланную мне в Вольск
М.А. 16 июня.
„Полтораста рублей перевел телеграфом, намучившись на телеграфе вследствие
чудовищного адреса двойная нумерация поразительна — это двойной номер дома или
первый номер дома второй квартиры прелестнее всего загадочное слово румянцева
мужчина или женщина дом румянцева или квартира румянцевой или не дом и не квартира
а просто лицо которое должно фигурировать денежном адресе выбрасываю это слово
безжалостно все целуем подтверди получение денег и пришли сколько нибудь
осмысленный адрес Мака."
Вторая телеграмма, посланная из Москвы двумя днями позже, более милостива:
„Домашние тоже соскучились рады что поиски успешны целуют пенаты".
„Пенаты" — это весь комплекс домашней жизни. В первой телеграмме, видно,
принимал участие Рогаш, о котором я писала и чей портрет приложила.
Самые ответственные моменты зачастую отражаются в шутливых записках М.А.
Когда гражданская смерть, т.е. полное изничтожение писателя Булгакова стало
невыносимым, он решил обратиться к правительству, вернее, к Сталину. Передо мной
две записки.
„Не уны... Я бу боро..." — стояло в одной. И в другой: „Папа придумал! И
решился"...
98
По Москве сейчас ходит якобы копия письма М.А. к правительству. Спешу
оговориться, что это „эссе" на шести страницах не имеет ничего общего с подлинником. Я
53
никак не могу сообразить, кому выгодно пустить в обращение этот „опус". Начать с того,
что подлинное письмо, во-первых, было коротким. Во-вторых, — за границу он не
просился. В-третьих, — в письме не было никаких выспренних выражений, никаких
философских обобщений. Основная мысль булгаковского письма была очень проста.
