изящная женщина, влюбленная в своего мужа, всей душой привязанная к России.
89
Представляю себе, как она тосковала, когда ей пришлось вместе с мужем уехать в
Италию. Он был инженер, представитель фирмы „Фиат", а их всех „за ненадобностью" (?)
выдворили из Союза. Если бы они оба были сейчас живы, они непременно вернулись бы
в нашу страну теперь, когда „Фиат" снова стал в чести.
М.А. написал им шутливые „домашние" стихи, которые я, конечно, не помню.
Вспоминаю лишь строки, касающиеся Пиччина:
Я голову разбу, — кричит
И властно требует ключи,
ключи от машины, которую водила (и неплохо) Татьяна Сергеевна. Они бывали у
нас, мы бывали у них. Часто кто-нибудь из них заезжал за нами на машине, чтобы
покататься...
Погожий весенний день 1929 года. У нашего дома остановился большой открытый
„Фиат": это мосье Пиччин заехал за нами. Выходим — Мака, я и Марика. В машине
знакомимся с молодым красавцем в соломенном канотье (самый красивый из всех когда-
либо виденных мной мужчин). Это итальянский журналист и публицист Курцио Малапарте
(когда его спросили, почему он взял такой псевдоним, он ответил: „Потому что фамилия
Бонапарте была уже занята"), человек неслыханно бурной биографии, сведения о
которой можно почерпнуть во всех европейских справочниках, правда, с некоторыми
расхождениями. В нашей печати тоже не раз упоминалась эта фамилия, вернее,
псевдоним. Настоящее имя его и фамилия Курт Зуккерт.
Зеленым юношей в первую мировую войну пошел он добровольцем на
французский фронт. Был отравлен газами, впервые примененными тогда немцами.
На его счету много острых выступлений в прессе: „Живая Европа", „Ум Ленина",
„Волга начинается в Европе", „Капут" и много, много других произведений, нашумевших
за границей и ни разу на русский язык не переводившихся. Если судить только по
названиям, то они обличают крен влево. Но не всегда было так. Сначала поклонник
Муссолини, потом его ожесточенный противник, он по-
90
платился за это тяжелой ссылкой на Липарские острова. Умер он в 1957 году. У его
смертного одра — по сообщениям иностранных источников — дежурил папский нунций,
чтобы в последний момент он не отринул обрядов католической церкви. Но это я
забежала вперед, а пока это обаятельно веселый человек, на которого приятно смотреть
и с которым приятно общаться. К сожалению, он пробыл в Москве очень недолго.
Перехожу к одной из самых неприятных страниц моих воспоминаний — к личности
Сергея Ермолинского, о котором по его выступлению в печати (я имею в виду журнал
„Театр", №9, 1966 г. „О Михаиле Булгакове") может получиться превратное
представление.
Летом 1929 года он познакомился с нашей Марикой и влюбился в нее. Как-то
вечером он приехал за ней. Она собрала свой незамысловатый багаж. Мне было грустно.
Маруся плакала, стоя у окна.
48
Ермолинский прожил с Марикой 27 лет, что не помешало ему в этих же
воспоминаниях походя упомянуть о ней, как об „очень милой девушке из Тбилиси", не
удостоив (это после двадцати-то семи лет совместной жизни!) даже назвать ее своей
бывшей женой.
Жаль, что для мемуаристов не существует специальных тестов, определяющих
правдивость и искренность автора. Плохо пришлось бы Ермолинскому перед детектором
лжи. Я оставляю в стороне все его экскурсы в психологию: о многом он даже и не
подозревает, хотя и претендует на роль конфидента М.А.Булгакова, который, кстати,
никакого особого расположения к Ермолинскому не питал, а дружил с Марикой.
Об этом свидетельствуют хотя бы записки, оставшиеся от тех лет. Передо мной
конверт, на нем написано рукой М.А.: „Марике Артемьевне для Любани" (не „другу"
Сергею, а Марике).
А вот более поздняя записка от 5 февраля 1933 г.
„Любаня, я заходил к Марике в обеденное время (5 1/2), но, очевидно, у них что-то
случилось — в окнах темно и только таксы лают. Целую тебя. М."