Александровича Чехова, Ксенией Карловной, и держали на паях лошадь „Нину", существо
упрямое, туповатое, часто становившееся на задние ноги, делавшее „свечку", по
выражению конников. Вскоре Чеховы уехали за границу, и „Нина" была ликвидирована.
За Михаилом Афанасьевичем, когда ему было нужно, приезжал мотоцикл с
коляской, к удовольствию нашей Маруси, которая сейчас же прозвала его „черепашкой" и
ласково поглядывала на ее владельца, весьма и весьма недурного собой молодца...
Из Тифлиса к нам приехала Марика Чимишкиан. Меня не было дома. Маруся
затопила ей ванну (у нас всюду было печное отопление, и М.А. иногда сам топил печку в
своем кабинете; помешивая, любил смотреть на подернутые золотом угли, но всегда
боялся угара). В это время к нам на Пироговскую пришел в гости Павел Александрович
Марков, литературовед, сотрудник МХАТа. М.А. сказал ему:
— К нам приехал в гости один старичок, хорошо рассказывает анекдоты. Сейчас
он в ванне. Вымоется и выйдет...
Каково же было удивление Павла Александровича, когда в столовую вместо
старичка вышла Марика! Я уже говорила, что она была прехорошенькая. Марков начал
смеяться. Надо знать, как он смеется: не то всхлипывает, не то захлебывается, не то
повизгивает. В этом смысле он уникален. Мака был доволен. Он радовался, когда шутки
удавались, а удавались они почти всегда.
Помню, как-то раз мы поехали навестить нашу старую приятельницу Елену
Павловну Лансберг. Как начался последовавший за тем розыгрыш, точно не вспомню, не
знаю, кто был инициатором. Сделали вид, что пришла одна я, а М.А. должен был
позвонить в парадную дверь позже и притвориться, что он фининспектор и пришел
описывать антикварную обстановку Елены Павловны. Спектакль предназначался
гостившей у нее родственнице из Ленинграда... Звонок. В комнату вошел — надо
признаться — пренеприятный тип. Он отрекомендовался фининспектором этого участка и
начал переходить от предмета
88
к предмету, делая ехидные замечания. Родственница (помню, ее звали Олечка)
сидела с каким-то застывшим выражением лица, потом отозвала Е.П. в соседнюю
комнату и тревожно сказала шепотом:
— Это авантюрист какой-то! А ты у него даже не спросила документа!
Выходя к „фининспектору", она сказала, что в Ленинграде такие визиты не
практикуются... Тут ей открыли истину. Должна сказать, что свою роль М.А. провел
здорово. Я, бессловесная зрительница, наблюдала, как он ловко „вошел в образ",
изменив походку, манеру говорить, жесты...
Вспоминается еще один розыгрыш. Как-то в мое отсутствие вечером Маке стало
скучно. Тогда он позвонил другой нашей приятельнице, Зиновии Николаевне
Дорофеевой, и угасающим голосом сказал, что ему плохо, что он умирает. Зика (это ее
домашнее имя) и ее подруга заканчивали перманент. Не уложив волос, завязав мокрые
головы полотенцами, они обе в тревоге бросились к нам на Пироговскую, где их ждал
веселенький хозяин и ужин с вином. Тут к „холодным ножкам", как говорят в народе,
подоспела и я. Не скрою, я очень удивилась, увидев дам в чалмах. Но за рюмкой вина все
разъяснилось к общему удовольствию.
С приездом Марики появились у нас и общие знакомые. Она привела к нам свою
подружку Киру Андроникову, родную сестру киноактрисы Наты Вачнадзе. Ничего,
напоминающего сладкую красоту сестры, в Кире не было. У той глаза, как звезды, рот —
розовый бутон, кожа — персик — весь арсенал женской восточной привлекательности.
47
Кира же напоминала статного грузинского юношу, с чертами лица четкими и открытыми.
Она вышла замуж за писателя Пильняка и разделила печальную его участь.
Марика познакомила нас еще с одной занятной парой. Он — Тонин Пиччин,
итальянец, маленький, подвижный, черный, волосатый жук, вспыльчивый, всегда готовый
рассердиться или рассмеяться. Она — русская, Татьяна Сергеевна, очень женственная,
