— шутил он.
Никаких писателей у нас в Левшинском переулке не помню, кроме Валентина
Петровича Катаева, который пришел раз за котенком. Больше он у нас никогда не бывал
ни в Левшинском, ни на Б. Пироговской. Когда-то они с М.А. дружили, но жизнь развела их
в разные стороны. Вспоминаю бывавшего в тот период небольшого элегантного крепыша
режиссера Леонида Васильевича Баратова и артиста театра Корша Блюменталь-
Тамарина, говоруна и рассказчика — впрочем, черты эти характерны почти для всех
актеров...
К обычному составу нашей компании прибавились две сестры Гинзбург. Светлая и
темная, старшая и младшая, Роза и Зинаида. Старшая, хирург, была красивая женщина,
но не библейской красотой, как можно было бы предположить по имени и фамилии.
Наоборот: нос скорее тупенький, глаза светлые, волосы русые, слегка, самую малость,
волнистые... Она приехала из Парижа. Я помню ее на одном из вечеров, элегантно
одетую, с нитками жемчуга вокруг шеи, по моде тех лет. Все наши мужчины без
исключения ухаживали за ней. Всем без исключения одинаково приветливо улыбалась
она в ответ.
Обе сестры были очень общительны. Они следили за литературой,
интересовались театром. Мы не раз бывали у них в уютном доме в Несвижском переулке.
Как-то раз Роза Львовна сказала, что ее приятель-хирург, которого она ласково назвала
„Мышка", сообщил ей, что у его родственника-арендатора сдается квартира из трех
64
комнат. Михаил Афанасьевич ухватился за эту мысль, съездил на Большую
Пироговскую, договорился с арендатором, вернее, с его женой, которая заправляла
всеми делами. И вот надо переезжать.
Наступил заключительный этап нашей совместной жизни: мы вьем наше
последнее гнездо...
65
ПОСЛЕДНЕЕ ГНЕЗДО
В древние времена из Кремля по прямой улице мимо Девичья Поля ехали в
Новодевичий монастырь тяжелые царские колымаги летом, а зимой расписные возки. Не
случайно улица называлась Большая Царицынская...
Если выйти из нашего дома и оглянуться налево, увидишь стройную шестиярусную
колокольню и очертания монастыря. Необыкновенно красивое место. Пожалуй, одно из
лучших в Москве.
Наш дом (теперь Большая Пироговская, 35-а) — особняк купцов Решетниковых,
для приведения в порядок отданный в аренду архитектору Стую. В верхнем этаже —
покои бывших хозяев. Там быца молельня Распутина, а сейчас живет застройщик-
архитектор с женой.
В наш первый этаж надо спуститься на две ступеньки. Из столовой, наоборот, надо
подняться на две ступеньки, чтобы попасть через дубовую дверь в кабинет Михаила
Афанасьевича. Дверь эта очень красива, темного дуба, резная. Ручка — бронзовая
птичья лапа, в когтях держащая шар... Перед входом в кабинет образовалась
площадочка. Мы любим это своеобразное возвышение. Иногда в шарадах оно служит
просцениумом, иногда мы просто сидим на ступеньках как на завалинке. Когда мы
въезжали, кабинет был еще маленький. Позже сосед взял отступного и уехал, а мы
34
сломали стену и расширили комнату М.А. метров на восемь плюс темная клетушка для
сундуков, чемоданов, лыж.
Моя комната узкая и небольшая: кровать, рядом с ней маленький столик, в углу
туалет, перед ним стул. Это все. Мы верны себе: Макин кабинет синий. Столовая желтая.
Моя комната — белая. Кухня маленькая. Ванная побольше.
С нами переехала тахта, письменный стол — верный спутник М.А., за которым
написаны почти все его произведения, и несколько стульев. Два экзотических кресла, о
которых я упоминала раньше, кому-то подарили. Остальную мебель, временно
украшавшую наше жилище, вернули
67
ее законному владельцу Сереже Топленинову. У нас осталась только подаренная
им картина маслом, подписанная: „Софроновъ, 17 г.". Это натюрморт, оформленный в
темных рембрандтовских тонах, а по содержанию сильно революционный: на почетном
месте, в серебряной вазе — картошка, на переднем плане, на куске бархата — луковица;
