Приехала художница Анна Петровна Остроумова-Лебе-
36
дева со своим мужем Сергеем Васильевичем Лебедевым впоследствии
прославившим свое имя как ученого-химика созданием синтетического каучука.
Необыкновенно милая пара. Она — маленькая, некрасивая, но обаятельная; он —
стройный красивый человек. Всем своим обращением, манерами они подтверждают
истину — чем значительней внутренний багаж человека, тем добрее, шире,
снисходительней он по отношению к другим людям (на протяжении всей жизни эта истина
не обманула меня ни разу).
Если сказать правду, Коктебель нам не понравился. Мы огляделись: не только
пошлых кипарисов, но вообще никаких деревьев не было, если не считать чахлых,
раскачиваемых ветром насаждений возле самого дома Макса. Это питомцы покойной
матери поэта Елены Оттобальдовны (в семейном быту называемой „Пра"). Какую радость
испытала бы она, доведись ей увидеть густой парк, ныне окружающий дом. Когда я
смотрю на современную фотографию дома поэта, утопающего в зелени, меня не
оставляет мысль о чуде.
Итак, мы огляделись: никаких ярких красок, все рыжевато-сероватое.
„Первозданная красота", по выражению Максимилиана Александровича. Как он любил
этот уголок Крыма! А ведь немало побродил он по земле, немало красоты видел он и
дома и за границей. Вот он у себя в мастерской, окна которой выходят на самое море (и
подумать только — никогда никакой пыли).
Он читает стихи.
Старинным золотом и желчью напитал
Вечерний свет холмы. Зардели красны, буры
Клоки косматых трав, как пряди рыжей шкуры.
В огне кустарники и воды, как металл.
(Из цикла „Киммерийские сумерки")
Мы слушаем. Мы — это Анна Петровна Остроумова-Лебедева, Дора Кармен, мать
теперь известного киноработника, Ольга Федоровна Головина, я и еще кто-то, кого не
помню. Но ни Леонова, ни Шенгели, ни Софьи Захаровны Федорченко, ни М. А. на этих
чтениях я не видела.
Этим я напоминаю о том, что жадного тяготения к поэзии у М. А. не было, хотя он
прекрасно понимал, что
37
хорошо, а что плохо, и сам мог при случае прибегнуть к стихотворной форме.
Помню как-то, сидя у Ляминых, М. А. взял книжечку одного современного поэта и прочел
стихотворение сначала как положено — сверху вниз, а затем снизу вверх. И получился
почти один и тот же смысл.
— Видишь, Коля, вот и выходит, что этот поэт вовсе и не поэт, — сказал он...
19
...Просыпаясь в Коктебеле рано, я неизменно пугалась, что пасмурно и будет
плохая погода, но это с моря надвигался туман. Часам к десяти пелена рассеивалась и
наступал безоблачный день. Длинный летний день…
Конечно, мы, как и все, заболели типичной для Коктебеля „каменной болезнью".
Собирали камешки в карманы, в носовые платки, считая их по красоте „венцом творенья",
потом вытряхивали свою добычу перед Максом, а он говорил, добродушно улыбаясь:
— Самые вульгарные собаки!
Был низший класс — собаки, повыше — лягушки и высший — сердолики.
Ходили на Кара-Даг. Впереди необыкновенно легко шел Максимилиан
Александрович. Мы все пыхтели и обливались потом, а Макс шагал как ни в чем не
бывало, и жара была ему нипочем. Когда я выразила удивление, он объяснил мне, что в
юности ходил с караваном по Средней Азии.
Кара-Даг — потухший вулкан.
...И недр изверженных порывом,
Трагическим и горделивым —
Взметнулись вихри древних сил...
Такие строки у Волошина.
Зрелище величественное, волнующее. Застывшая лава в кратере — да ведь это
же химеры парижской Нотр-Дам. Как сладко потянуло в эту живописную бездну!
— Вот это и есть головокружение, — объяснил мне М. А., отодвигая меня от края.
Он не очень-то любил дальние прогулки. Кроме Кара-Дага мы все больше ходили
по бережку, изредка, по мере надоб-
38
ности, купаясь. Но самое развлекательное занятие была ловля бабочек. Мария
Степановна снабдила нас сачками.
Вот мы взбираемся на ближайшие холмы — и начинается потеха. М. А. загорел
