Новелла современной Румынии - страница 19

Девять тысяч сегодня напечатать не удастся, но семь он напечатает: это был бы его личный рекорд, как говорил Фане-губастый. Вот в чем красота труда! Ты чувствуешь? Что, черт возьми, ты чувствуешь?

Чувствуешь, что тебе хочется плакать.

И ты не гордишься тем, что воскресил этот стальной механизм, что части его запели самую прекрасную из всех когда-либо звучавших песен?

Значит, у тебя нет человеческого достоинства? Ты так и не понял ничего? Пусть пройдет еще неделя, две, — ты отправишься к Филипаке и скажешь ему от всего сердца: «Ну, брат, и задали вы мне жару! Но вы были правы! Мне пошло это на пользу!»

Сказать-то легко, а вот сделать каково?!

Подумать только — «кляча»! Храпит, как жеребец. Тихонько, золотце, тихонько, а то полетит какой-нибудь винт, и весь тираж пойдет к черту. Стой!

Глаза накладчицы испытующе смотрят на него.

— Правда, что эта машина до сих пор не работала?

— Правда.

— А что с ней было?

— Да черт ее знает, что с ней было!

Она вроде него. Сломалась. С человеком, и с тем этакое случается, не то что с такой рухлядью…

Надо будет попросить лестницу и вымыть лампочку. Нет, лучше сказать им, чтобы повесили такую трубку, похожую на кишку, — как ее, черт подери, называют, — флуоресцирующая, что ли! Надо же, как говорится, начинать жить по-современному. Девушке он прикажет подмести, убрать рабочее место. Вот здесь, сзади, есть окно. Оно давно не открывалось. А ну-ка попробуем: надо немного освежиться!

Он спустился по железным ступенькам и толкнул разбухшие рамы. Сверху упала замазка.

— Уф, как хорошо!

Небо расчистилось. Солнце позолотило листья клена. К вечеру они устелют весь подметенный двор. На другой стороне улицы тоже открылось окно; на мгновение стекло сверкнуло, как зеркало. Антоникэ закрыл глаза, и ему захотелось чихнуть. Он повернулся лицом к цеху, прислушиваясь к грохоту машин, ритмичному постукиванию поршней, — веселому шуму утренней работы, шуму, к которому он так привык; он вдыхал запах машин, запах масла, но глаза его и слух были прикованы к «кляче».

Перевод с румынского Тат. Ивановой.

Идем в рай, — говорили мужики, отправляясь в пойму Вырнава. Поймами называют в наших краях прибрежные земли, которые вода затопляет весной и осенью. Пойма Вырнава, да и поймы других мужиков находились в излучине реки, что изгибается от нового устья долины, спускающейся с лесов, до старого устья, где некогда горная речушка вливалась в реку Криш. От нового устья до старого тянулась пересохшая протока, прозванная Валя Стярпэ;[2] река обхватывала землю Вырнава как лук, тетивой которого была Валя Стярпэ. В детстве я никак не мог взять в толк, почему мужики прозвали эту пойму раем. Ведь ее не охраняли ангелы с огненными мечами, да и господь бог не бродил среди диких зарослей кустарников. Лишь один Вырнав, старик с густыми седыми усами и длинными космами волос, каких нынче уже не носят, без устали трудился там зимой и летом. Другой земли у него не было, и он нянчился с этой, как мать со своим ребенком. То укреплял берега, чтобы мутные воды реки не размыли их в половодье, то выкорчевывал ивы, расчищал заросли камыша и боронил землю, то распахивал дикую целину и сеял там арбузы и кукурузу. А потом, когда щетинилась густая темно-зеленая пшеница, когда надо было пропалывать кукурузу, когда арбузы и дыни наливались соком и зеленела картофельная ботва, внезапно с гор низвергались потоки воды и все смывали, оставляя пустую, голую землю. Над желтой илистой кипящей водой виднелись лишь ивы, похожие на простоволосых плакальщиц, тополя, поднимавшие руки к взвихренным грозовым тучам, и ветки кустарников, яростно хлещущие по бурным волнам. Наконец вода возвращалась в берега, оставляя черную грязь, коряги, раздувшиеся туши животных и кое-где озерца воды, полные рыбы, не успевшей уйти вместе с пенистыми волнами.

Как-то раз половодье застигло Вырнава на его пойме, и он проторчал три недели на холме, что высился в излучине реки. Оттуда он пробирался через Валя Стярпэ до того места, где его поджидала жена с мешком хлеба, сала и лука. Затем по-прежнему вплавь, с мешком в зубах, старик переправлялся обратно на свой холм, где застряло еще несколько человек землекопов, баб и мужиков, работавших по соседству и захваченных врасплох паводком. Рядом с поймой Вырнава находился клочок земли, принадлежавший мужикам из другого заречного села. Землекопы-то были пришлые, с гор, а те, что наняли их на работу, бросили бедняг на произвол судьбы. Видать, решили, что их вода унесла.