— Ты хотел сказать: Андервуд убил Моргана.
— Ой, конечно… я хотел сказать… — Смущение жгло щеки изнутри. — Да… но я не хотел сказать…
Среди картин к ним шла женщина в белом. С прической высокой и серебряной.
Тонкая.
Старая.
— Лорк! — Она протянула руки. — Банни сказала, ты здесь. Можем пойти в мой кабинет.
Конечно! — подумал Кейтин. В основном он видел ее на кадрах пятнадцати-двадцатилетней давности.
— Циана, благодарю. Мы могли подняться и сами. Я не хотел тебя тревожить, вдруг ты занята. Много времени не отниму.
— Ерунда. Вы двое, идите за мной. Я думала над ценами на полтонны световых скульптур Веги.
— Республиканского периода? — спросил Кейтин.
— Увы, нет. Эти мы еще сбыли бы. Но им на сто лет больше, и они не стоят ничегошеньки. Пойдемте.
Ведя их мимо левитирующих холстов, она глянула на широкий металлический браслет поверх запястного разъема. Один циферблат помигивал.
— Молодой человек, простите. — Она повернулась к Кейтину. — У вас с собой… какой-то записчик, да?
— А что… да.
— Я бы попросила вас его не использовать.
— Ой. Я не…
— Сейчас с этим получше, но у меня бывали иногда проблемы с приватностью. — Она положила морщинистую кисть на его локоть. — Вы же поймете? Если включите, автоматическое стирающее поле уничтожит все ваши записи.
— Кейтин в моей команде, Циана. Но это совсем не та команда, что в последний раз. Больше никакой секретности.
— Я так и поняла. — Отняла руку; Кейтин посмотрел, как та падает на белую парчу.
Она сказала — и Кейтин с Лорком оба подняли головы, едва она это сказала:
— Утром, когда я пришла в музей, прибыло сообщение тебе от Князя.
Они достигли конца галереи.
Она кратко полуобернулась к Лорку:
— Ловлю тебя на слове насчет секретности. — Ее брови — яркий металлический штрих.
Брови Лорка — металл с ржавчиной; штрих прерван шрамом. Однако же, подумал Кейтин, это у них явно семейное и наследственное.
— Он на Ворписе?
— Понятия не имею. — (Растянулась дверь, они шагнули в проем.) — Но он знает, что ты здесь. Разве не это важно?
— Я сел на космодроме полтора часа назад. Улечу вечером.
— Сообщение пришло час двадцать пять минут назад. Источник очень кстати искажен, операторы могут его отследить, но не без множества трудностей. Эти трудности сейчас преодолеваются…
— Не заморачивайся. — А Кейтину Лорк сказал: — Что он поведает на сей раз?
— Мы все вот-вот увидим, — сказала Циана. — Без секретности, говоришь. Я бы все равно предпочла говорить в своем кабинете.
В этой галерее царил кавардак: хранилище — ну или еще не разобранный материал для выставки.
Кейтин собрался было, но Лорк спросил первым:
— Циана, что у вас тут за рухлядь?
— Если не ошибаюсь… — Она сверилась с датой золотой декалькомании на древнем деревянном футляре. — «Тысяча девятьсот двадцать третий: Эолийская Корпорация»[5]. Да, коллекция музыкальных инструментов двадцатого века. Вот волны Мартено, изобретение этого самого французского композитора, тысяча девятьсот сорок второго года[6]. А вот здесь у нас… — нагнулась, прочла табличку, — механическое пианино «Дуо-Артс»[7], изготовлено в тысяча девятьсот тридцать первом. А эта штука… «виолано виртуозо» Миллза[8], сработано в тысяча девятьсот шестнадцатом.
Кейтин всматривался в стеклянную дверь перед виолано.
Струны и молоточки, регистры, фобы и медиаторы повисли в тени.
— Что оно делало?
— Стояло в барах и луна-парках. Люди бросали в щель монетку, и оно автоматически играло на скрипке, которая у него на полке внутри, под аккомпанемент механического пианино, запрограммированного перфорацией на бумажном рулоне. — Она провела серебряным ногтем по списку названий. — «Бал дарктаунских задавак»…[9] — (Они продвигались сквозь хлам: терменвоксы, анкор-банджо[10] и шарманки.) — Некоторым новым профессорам не нравится, что институт настолько захвачен двадцатым веком. Ему посвящена практически четверть наших галерей. — Она сложила руки на парче. — Может, им обидно, что он в фокусе исследований восемьсот лет; они закрывают глаза на очевидное. В начале этого изумительного века человечество было множеством сообществ на одной планете; в его конце стало, по сути, тем, что мы есть сегодня: информационно цельное общество, живущее на нескольких мирах. С тех пор количество миров возросло; наша инфообщность несколько раз меняла свою природу, страдала иногда от катастрофических бедствий, но по существу сохранилась. Пока человечество не станет чем-то совсем-совсем иным, та эпоха обязана быть в центре академического внимания: это век, когда мы стали собой.
