Шорох листьев за спиной заставил меня обернуться.
Фидесса, закинув ногу на сиденье, поднимала птероцикл. Увидев меня, она съежилась:
— Он мой! — В голосе ее снова звучала та же враждебность, что и в первую нашу встречу.
Я уже сунул руку за спину, прежде чем сообразил, что она имеет в виду птероцикл.
— Ой!.. — сказал я. — Да, конечно. Забирай, я налетался на неделю вперед.
Но Фидесса как-то странно на меня смотрела. Она открыла рот. Снова закрыла. И вдруг зашипела:
— Ты чудовище! Ты чудовище, Блэки, и самое ужасное, что ты никогда не поймешь почему!
Моим первым движением было вновь спрятать руку за спину. Но это было глупо, и я не стал.
— Ты считаешь меня этаким упырем? Но мне чужого не надо. Я хотел вернуть его Дэнни, но он не взял…
Я потянулся к пальцу, чтобы снять перстень.
Тут Фидесса опустила взгляд, и по ее глазам я с изумлением и стыдом понял, что она не видела перстня — до этого мгновения.
Я открыл рот. Извинения, оправдания и упреки вертелись у меня на языке. В итоге я так ничего и не сказал.
— Чудовище! — снова прошептала она еще раз, и от ее торжествующей улыбки у меня побежали мурашки.
Тут Фидесса отбросила назад темно-рыжие волосы и расхохоталась. Смеясь, резко крутанула обе рукоятки. Хохот перешел в рычание. Рычание в рев. Метла подпрыгнула как бешеная. В радиусе тридцати футов закружились ветки и сухая хвоя. Фидесса опасно (как мне показалось) накренилась вбок, развернулась и взмыла вверх. Крылья чиркнули по кончикам веток, на меня посыпались листья и хвоя.
Я отряхнулся и отступил на шаг. За листьями она взмывала все выше, выше, выше, как старуха Мэг[30], как вечно юная Маб, как летающая Аэндорская волшебница.
Добавить почти нечего.
К концу недели меня перевели на Игуану. Месяцев через шесть пришло сообщение, что Мейбл ушла в отставку. Мировая энергетическая система потеряла еще одного хорошего дьявола. Игуана громыхает главным образом в окрестностях пролива Дрейка, рыщет в Антарктиде и на мысе Горн. Я частенько засиживаюсь в кабинете допоздна: предаюсь воспоминаниям, пока холодные южные ветры бьют в потолочное окно.
Да, вот что я забыл рассказать.
Я ведь тогда ходил посмотреть на мертвого Роджера.
Он упал прямо возле кабеля. И мы собирались похоронить его вместе с кабелем.
Я думал, перстень расплавится. Но рука была лишь немного обожжена.
Я снял с него перстень и выбрался из траншеи на отвал. Кто-то зашуршал в кустах.
— Питт!
Она выскочила вперед, но, видно, передумала и метнулась обратно в кусты.
— Погоди, Питт! Ты не могла бы передать эту штуку Дэнни?
Я протянул ей перстень.
Она осторожно подошла глянуть, что я держу. Ахнула и убежала в лес.
Я надел его себе на палец.
Почти сразу после этого на балкон вышла заспанная, улыбающаяся Сью.
— Привет, Блэки.
— Привет. Как самочувствие?
— Отличное. Правда, тут чудесно?.. — Она согнула руку в локте. — Плечо только немножко болит.
Я нахмурился.
— Да нет, не беспокойся, ничего страшного, я вполне могу [вздох] работать.
— Это хорошо.
— Блэки, а что за шум был сегодня ночью? Я раза два просыпалась, видела огни. Мейбл отправила всех работать ночью?
— Ничего особенного. Просто не подходи к траншее, пока мы ее не засыплем. Ночью у нас были неприятности.
— А что? Тут так чудесно…
— Это приказ.
— Ой. Слушаюсь, сэр.
Она, конечно, удивилась, но вопросов больше не задавала. А я пошел к Мейбл готовиться в обратный путь.
Я сохранил этот перстень.
Нет, я не стал снимать его.
Я продолжаю его носить.
Вот уже много лет.
Он и сейчас у меня на пальце.
И часто, почти так же часто, как ту зиму в Тибете, я вспоминаю октябрь, горы на канадской границе, где солнце поет гимны переменам, где ныне не смеют ступать ангелы[31], где и сегодня по-прежнему веют ветры, деревья по весне одеваются зеленой листвой и грохочет горный поток.
