— Медную клеть никому видеть не положено, мистер Кейдж.
— Ага, и откуда ты знаешь, какая она?
— Я видел рисунки. Я много такого видел, Хряк, чего мне видеть не положено. Я изучал архитектуру.
— На Земле?
— В Венеции?
— Да-да. Однажды мне дали посмотреть планы. Я имел случай увидеть, куда коридоры ведут и где начинаются.
— Правда?
— Я мог бы рассказать, где лежит каждый кирпич, каждый камень Айя-Софии. Я мог бы рассказать, как и по какому принципу построен оптикоиллюзорный храм Анкора на планете Кеплар, вплоть до последнего зеркала. И мне известен каждый тупик, поворот, ворота, часовой замок и дренажная труба в Медной клети.
— Чего, правда?
— Ты хочешь сказать, что знаешь, как отсюда выбраться?
— Венеция…
— Слышь, Коршун, может, Кейдж знает, как отсюда сбечь?
— Заткнись, Хряк. Продолжай, Кейдж.
— Венеция теперь так далека. Не будет больше веселых ночей в винном погребке, где Джамба бросает нож, чтобы отрезать колбасу, подвешенную к потолочной балке, ночей, когда мы пьем северные вина и южные, проверить, какое слаще. Их не будет. И Бруно больше нет. И нет больше красавицы с томными очами, которая всех сгубила: меня, Бруно и красавицу по имени…
— Кейдж!
— …Сапфира!
— Слышь, Кейдж!
— Да, Кейдж, слушай Коршуна!
— Нет больше Сапфиры…
— Можешь рассказать, почему мы в этих трех гробах можем друг с другом разговаривать? До этого гроба я лежал в другом. Я орал, и вопил, и выл, как собака. Но только в этом мне отозвались. Отозвался, правда, один Хряк, но раньше и того не было. Это что, какой-то эффект шепчущей галереи?[33]
— Почему мы трое… слышим?
— Ага, расскажи Коршуну и мне — почему? Я до этого гроба был в двух и никаких голосов не слышал.
— Тройное сочленение… да, это должно быть оно. Узники Медной клети заключены в глицериновые гробы, которые кормят их, и моют, и оказывают медицинскую помощь, и следят, чтобы они себя не поувечили… чересчур сильно. Можно довести себя почти до смерти, тогда гроб накачает вас лекарствами, и вы станете здоровее прежнего. Раз в день можно выходить на прогулку, в темноте, в отдельной крохотной каменной каморке…
— Ну да, мы все это знаем, Кейдж. Но почему мы можем трепаться в этих трех гробах?
— Тройное сочленение — это в самом низу тюрьмы, три камеры сходятся у старых канализационных труб. Между этими камерами вместо камня — полые металлические трубы. Сто пятьдесят лет назад проложили новую систему канализации. Если трубы наполнены отходами, через них не слышно. Однако новая система проходит где-то еще, а эти трубы пустые, и у трех гробов на нижнем уровне… в общем, вы слышите через трубы.
— А как насчет свалить отсюда, мистер Кейдж? Мы с Коршуном не прочь сделать ноги.
— Молчи, Хряк.
— …канализация города… выливается в канал, в воду, бумага, листья, отбросы, испражнения людей и животных плывут по черным каналам…
— Чего это с ним, Коршун?
— Молчи и слушай, Хряк.
— …бродил в одиночестве в темных городских закоулках, и небо, подобно пурпурным водам, струилось меж узкими кровлями, вода у моих ног была как грязная кровь, вскрытые артерии, зажатые крошащимися каменными стенками. О, это страшный город, прекрасный своими фонтанами и ржавыми решетками, хрупкими портиками, нависающими над водой витринами, за которыми сверкает муранское стекло, своими черноглазыми, черноволосыми детьми, смуглыми, как грязное мыло, город красоты, город одиночества…
— Кейдж, мы одни. Здесь, в Медной клети, как все знают, нет тюремщиков, только автоматы. Смена гроба, кормление — все без тюремщиков. А ты говоришь, будто знаешь план Медной клети. Как нам в это поверить?
— Знаю. Я знаю камни города лучше Рёскина, лучше Перси. Я знаю трещину в камне, где Наполеон снес колонну. Я знаю, как работает механизм в темнице, открыв который дож мог затопить нижние камеры, чтобы без лишнего шума избавиться от большого числа политических заключенных. Я знаю подземный ход, по которому «Успение Богородицы» Тициана вынесли из Сан-Марко в подвал торговца шерстью Ди Треви, и фундамент тех ворот, которыми Марион приходил к Анджолине до их помолвки.[34] Я спускался по лестнице дворца, как Байрон и Шелли, и, подобно им, я нашел потайной вход в палаццо Скарлотти, где в зеркальных залах и увешанных шпалерами павильонах растленные сыновья сынов Фоттии до сих пор устраивают ночные оргии. Весь город был открыт передо мной, а я был в нем совершенно одинок…
