Девочку он больше не видел.
А из всех радиоприемников, музыкальных автоматов и скопитонов в Нью-Йорке и в Буэнос-Айресе, Париже и Стамбуле, Мельбурне и Бангкоке звучала музыка Брайана Фауста.
В день, когда Фауст должен был лететь с Земли на Венеру, Бадди вернулся на работу в космопорт. Это было за три дня до конца срока, который назначили врачи, так что на глазу его еще красовалась телесного цвета повязка.
— Господи, — сказал он Биму, перегнувшись через перила смотровой площадки на крыше ангара, — народищу-то сколько!
Бим сплюнул на горячий гудрон. Лайнер стоял на взлетной площадке под августовским солнцем.
— Перед стартом он обещал спеть, — сказал Бим. — Надеюсь, беспорядков не будет.
— Спеть?
— Видишь там деревянный помост с усилителями? Лишь бы эти малолетки не учинили тут безобразий.
— Бим, а можно я спущусь поближе к помосту?
— Зачем?
— Хочется увидеть его поближе.
— Ты сам только сказал про народище.
Держась за перила, Бадди смотрел вниз. Его мышцы перекатывались под наколкой: «Спляшем на Марсе чечетку с Долорес-красоткой» на фоне колец Сатурна.
— Ну мне надо!
— Не понимаю, какого черта…
— Бим, есть такая одна маленькая негритянка, еще совсем девчонка…
— Мм?
— Бим!
— Ладно, ладно. Залезай в комбинезон и шагай с ребятами, которые работают на запуске. Будешь в первых рядах вместе с журналистами. Но что это я тебя послал, никому, понял? Знаешь, сколько народу хотело бы туда попасть? Не врубаюсь, зачем тебе быть так близко?
— Это для одного человека, для друга. Потом расскажу.
И он кубарем скатился по лестнице в раздевалку.
Брайан Фауст вышел на деревянный помост и подошел к микрофонам. Кометы мелькали над его плечами и исчезали под мышками. На груди вспыхивали сверхновые. У локтей проносились метеоры. Рубашки из поляризированной ткани со светящимся, постоянно меняющимся рисунком теперь назывались «фаустами». В толпе тоже многие были в «фаустах», вспыхивающих то здесь, то там. Он откинул назад волосы, улыбнулся, и тысячи подростков за полицейскими кордонами отозвались дружным ревом. Он засмеялся в микрофон, и все смолкло. Позади него сверкали на солнце электронные инструменты. Управлял он ими с помощью нанизанных на пальцы тяжелых колец, украшенных драгоценными камнями. Он поднял руки, провел большими пальцами по камням, запрограммированные на это инструменты заиграли вступление к песне «Корона». Брайан Фауст запел, и тысячи по всему космодрому — включая Бадди — затаили дыхание.
А Ли слушала, лежа на больничной койке.
— Спасибо тебе, Бадди, — шептала она, — спасибо.
И ей уже не так сильно хотелось умереть.
Да, и Гоморра…
(Перевод В. Кучерявкина)
И опускаемся в Париже.
Где бежим по Рю-де-Медичи. Бо, Лу и Мюз за оградой, мы с Келли снаружи, корчим рожи через прутья, орем на весь Люксембургский сад в два часа ночи. Наконец сворачиваем к площади перед Сен-Сюльпис, и там Бо чуть не сталкивает меня в фонтан.
Тут Келли замечает, что происходит вокруг нас, хватает крышку от урны, бежит к уличному сортиру и давай колотить по стенам. Оттуда выскакивают сразу пятеро, хотя в самую большую уличную кабинку помещается только четверо.
Тут подходит ко мне какой-то блондинчик, берет за руку и лыбится:
— Слышь, спейсер, тебе не кажется, что вам пора отсюда валить?
Гляжу на его бледную руку: такая нежная на небесном фоне моей формы.
— Est-ce que tu es un frelk?[16]
Он поднимает брови, качает головой.
— Une frelk[17], — поправляет он. — Нет, приятель. Увы. Ты, похоже, когда-то был мужиком. А теперь… — Он снова лыбится. — У тебя ничего для меня нет. Полиция.
Он кивает в сторону площади, и я только сейчас замечаю жандармов.
— Нас они не трогают. А вот вы тут чужие…
Но Мюз уже орет:
— Эй, пошли! Валим отсюда, быстро!
И отчаливает, не дожидаясь остальных.
И мы снова летим.
И опускаемся в Хьюстоне.
— Вот черт, — говорит Мюз, — центр управления «Джемини»! То есть отсюда все и начиналось? Смываемся, быстро!
Короче, вскакиваем в автобус на Пасадену, потом по монорельсу до Галвестона, а там до Залива рукой подать. Лу тормозит грузовой пикап, а там симпатичная такая парочка…
— Конечно подбросим, спейсеры! Ведь это вы заселяете всякие там планеты, осваиваете и все такое… А значит, для людей доброе дело делаете.
