Улыбка на лице Келли означала бы, что все в порядке. Но улыбки не было.
— Черт, — говорит Лу, — мне никто никогда не объяснял, где искать. Выхожу на улицу, а фрелки сами меня чуют. Я их на другом конце Пикадилли вижу. Тут дают что-нибудь, кроме чая? И вообще, где у них можно выпить?
Бо усмехается:
— Ты что, не помнишь, в какой мы стране? Правильно, мусульманской. Хотя, знаешь, в конце того самого цветочного переулка полно забегаловок с зелеными дверями и мраморными стойками, там литр пива примерно пятнадцать центов. А еще дальше лотки, где жарят жуков в масле и делают бутерброды со свиной требухой.
— А замечали, как фрелки ее хлещут? В смысле, выпивку… не свиную требуху.
И мы пускаемся в воспоминания. Заканчиваем историей фрелка, которого один спейсер пытался раскрутить, а тот ему: «Чего я люблю — это, во-первых, спейсеры, во-вторых, хорошая драка…»
Весь этот треп лишь паллиативная мера, не лекарство. Даже Мюз понимает: этот день мы проведем не вместе.
Дождь перестал. Мы выходим, садимся на паром до Золотого Рога. Только высадились, Келли с ходу спрашивает, где тут площадь Таксим и как пройти на улицу Истикляль, а ему отвечают, надо ехать на долмуше, потом оказалось, так у них тут маршрутное такси называется, едет, значит, только по одному маршруту, и народу в нем — как селедок в бочке. Зато дешево.
Раньше всех выскакивает Лу, возле моста Ататюрка: захотелось, видите ли, полюбоваться видами Нового города. Бо заприкалывало своими глазами увидеть Долмабахче. А когда Мюз узнает, что всего за пятнадцать центов (лира — пятьдесят курушей по-ихнему) можно попасть в Азию, — Мюз отправляется в Азию.
Я выхожу за мостом. Улица забита машинами. Топаю вдоль троллейбусных проводов, мимо серых мокрых стен Старого города. Бывает так: плачь не плачь, ругайся не ругайся, ничего не поможет. Иногда нужно побыть в одиночестве, потому что одиночество так мучительно.
Долго брожу по узеньким улочкам, где мокрые ослики, мокрые верблюды да женщины в парандже, и по большим, где автобусы, урны и мужчины в деловых костюмах.
Одни люди уставляются на спейсера, другие не уставляются. Некоторые уставляются особым образом, который спейсер научается узнавать через неделю после того, когда в шестнадцать выходит из учебки. Иду я по парку и вдруг вижу: смотрит. А потом поняла, что вижу, и отвернулась.
Ну а я иду не торопясь, гляжу в мокрый асфальт. Она все там же, под низенькой аркой маленькой пустой мечети, никуда не уходит. Прохожу мимо, а тут она и выходит из-под арки во дворик со старинными пушками.
— Извините…
Останавливаюсь.
— Вы не знаете, это церковь Святой Ирины? — (Акцент в ее английском просто очаровательный.) — Я забыла в гостинице путеводитель.
— Извините, я тоже турист.
— А-а-а. — Она улыбается. — А я из Греции. Я подумала, вы турок, вы такой смуглый.
— Американский индеец. — Я чуть-чуть наклоняю голову. Теперь ее очередь делать реверансы.
— Вот как! А я в этом году поступила в Стамбульский университет. А ваша форма… кажется, она означает, что вы… — после некоторой паузы она все-таки решается произнести это слово, — спейсер?
Мне слегка не себе.
— Да.
Сую руки в карманы, облизываю зуб, третий сзади, то есть проделываю все то, что всегда делаю, когда мне не по себе. Как-то один фрелк сказал мне, что в такие минуты я выгляжу особенно возбуждающе.
— Вот именно. — Сказано, пожалуй, резковато, громче, чем надо: она даже вздрагивает.
Итак, она теперь знает, что я знаю, что она знает, что я знаю, и я уже пытаюсь представить, в каком ключе мы станем разыгрывать дальше этот отрывок из Пруста.
— Никакая я не гречанка, — вдруг говорит она, — я турчанка. И университет уже окончила. Изучала историю искусств. Случайным знакомым часто говорят неправду, чтобы хоть как-то защитить свое «я»… только, по-моему, зачем все это? Мне иногда кажется, что мое «я» такое крохотное.
Ну что ж, можно сделать и такой ход, почему нет, тактика бывает разная.
— Вы далеко живете? — спрашиваю. — И какие тут цены в турецких лирах? — А можно и такой вот; тактика, повторяю, бывает разная.
— Мне нечем вам заплатить. — Она еще плотней закутывается в плащ. Да она хорошенькая! — Я бы очень хотела. — Пожимает плечами и улыбается. — Но я… бедна, как студентка. Денег у меня нет. И если вы сейчас повернетесь и уйдете, я не обижусь. Хотя мне будет грустно.
