Ну еще бы! Она же ваша родная дочь. И она такая лапочка! Такая умненькая. А зачем ее опять положили? Еще какие-нибудь исследования?
Она пыталась покончить с собой.
Не может быть!
У нее шрамы до самого локтя! Что я делаю не так? А врачи ничего мне не говорят. Ей еще и десяти нет. Не могу же я держать ее дома! Ее отец пробовал, сам чуть не рехнулся. Понимаю, когда родители разводятся, у ребенка могут возникнуть эмоциональные проблемы, но чтобы такая умная девочка, как Ли… нет, не могу себе представить! Пришлось снова отправить ее туда, я понимала, что иначе никак. Но что я делаю не так? Я сама себя из-за всего этого ненавижу, а иногда ненавижу ее за то, что она ничего мне не говорит…
Глаза Ли открылись. Коричневыми кулачками она изо всех сил ударила по столу и сжала зубы, чтобы сдержать слезы. Вся музыкальная красота исчезла. Ли еще раз вздохнула. Некоторое время смотрела на открытое окошко. Но до него от пола было целых семь футов.
Она резко нажала на кнопку, чтобы позвать доктора Гросса, а сама подошла к книжной полке. Пробежалась пальцами по корешкам: «Паутина Шарлотты», «Тайна талисмана из слоновой кости», «Закат Европы», «Ветер в и…»[15]
Она обернулась на звук отодвигаемой задвижки.
— Ты мне звонила, Ли?
— Это случилось. Опять. Минуту назад.
— Я отметил время, когда ты позвонила.
— Это было недолго, секунд сорок пять, не больше. Мать и соседка снизу. Ничего интересного. Так что и записывать нечего.
— А как ты себя чувствуешь?
Она глядела на полки и ничего не отвечала.
Доктор Гросс вошел наконец в комнату и сел на ее стол.
— Расскажешь, что ты делала перед тем, как это случилось?
— Ничего не делала. Слушала новую запись. По радио.
— Какую запись?
— Новую песню Фауста. Называется «Корона».
— Не слышал ее.
Он посмотрел на миллиметровку и поднял бровь:
— Это ты сама или из книги переписала?
— Вы велели звонить всякий раз, как у меня… случится приступ, верно?
— Да…
— Я сделала, что вы сказали.
— Конечно, Ли. Я знаю, ты держишь слово. Хочешь что-нибудь рассказать об этой песне? Что ты о ней думаешь?
— Очень интересный ритм. Пять седьмых, когда он есть. Но много долей пропущено, и мне приходилось вслушиваться очень внимательно, чтобы его поймать.
— А не было ли чего-нибудь такого, может в словах песни, что могло включить телепатию?
— У него такой сильный ганимедский акцент, что я почти ничего не разобрала, хотя по сути это английский.
Доктор Гросс улыбнулся:
— Я заметил, что с тех пор, как Фауст стал популярен, молодежь часто употребляет ганимедские словечки. То и дело их слышишь.
— Я не слышу. — Она быстро взглянула на доктора и снова отвернулась к книгам.
Доктор Гросс кашлянул.
— Ли, мы считаем, что тебе лучше быть подальше от других детей в больнице. Ты чаще всего настраиваешься на мысли тех, кого хорошо знаешь, или тех, кто пережил нечто подобное и в чем-то похож на тебя. Все дети тут у нас эмоционально нестабильны. А вдруг ты настроишься на всех одновременно? Тебе это может сильно повредить.
— Не настроюсь! — прошептала она.
— Помнишь, ты рассказывала, как в четыре года в детском саду настроилась сразу на всю свою группу и это длилось шесть часов? Помнишь, как тебе было плохо?
— Да, я пришла домой и попыталась выпить йод. — Ли злобно глянула на него. — Я все помню. Но я слышу маму через весь город. Я и незнакомых людей тоже слышу, постоянно! Я слышу миссис Лоуэри, когда она ведет уроки в классе! Я слышу ее! Я слышу людей с других планет!
— Насчет песни, Ли…
— Вы держите меня подальше от других детей потому, что я умней, да? Я знаю. Ваши мысли я тоже слышу…
— Ли, я прошу тебя рассказать, что ты еще думаешь об этой песне, какие чувства…
— Вы думаете, они расстроятся, что я такая умная. Вы не хотите, чтобы у меня были друзья!
— Что ты чувствовала, когда слушала эту песню, Ли?
Она задержала дыхание; губы ее дрожали, желваки на скулах ходили ходуном.
— Что ты чувствовала, когда слушала песню, понравилась она тебе или нет?
Ли с шипением выпустила воздух сквозь сжатые губы.
— Там было три лейтмотива, — наконец заговорила она. — Они следуют один за другим в порядке снижения интенсивности ритма. Последняя мелодическая линия содержит больше пауз, чем остальные. Его музыка состоит из тишины в той же мере, что из звуков.
