Бадди сощурился на репродуктор. Звуки врывались в уши, вламывались в мозг, расшатывали там все и вся. По большей части песни были хорошие, уверенные каденции, красивые синкопы, чувства, выражаемые музыкой так быстро, что он не успевал их уловить, но все равно хорошие чувства. А вот некоторые…
Бадди пожал плечами, сморгнул:
— Ну, нравится. — (Стук сердца, дыхание и музыка были едины.) — Ага. Нравится.
Но тут музыка ускорилась; сердце и дыхание уже не поспевали за ней. Бадди чувствовал какую-то неправильность.
— Но она… странная…
Он смущенно улыбнулся щербатым ртом.
— Точно. Наверно, многие чувствуют то же самое. Ладно, пошли за растворителем.
— Ага.
Бадди направился к винтовой лестнице и уже стоял на площадке, собираясь идти наверх, когда оттуда кто-то заорал:
— Берегись!..
Десятигаллоновая канистра грохнулась на трап в пяти метрах от него. Бадди обернулся, и тут она треснула…
(Грохнули акустические барабаны Фауста.)
…и растворитель, окисляясь в воздухе, брызнул наружу.
Бадди заорал и схватился за глаз. Все утро он работал напильником, и пропитанные машинным маслом рукавицы были нашпигованы металлическими опилками. И этой рукавицей он тер себя по лицу.
(Электрический контрабас Фауста терся о диссонанс задержания.)
Бадди, шатаясь, спускался по лестнице, горячий растворитель дождем барабанил по его спине. Потом внутри что-то оборвалось, и он замахал руками.
(Заключительный хор устремился к финалу. Голос ведущего включился, не дожидаясь, когда отзвучит музыка: «Итак, наши маленькие друзья в удивительной стране музыки…»)
— В чем дело?
— Господи, что там случилось?..
— Что случилось?! Я говорил, чертов лифт опять сломался!
— Звоните в лазарет! Быстрее! Вызовите…
Голоса сверху, голоса снизу. Топот. Бадди, стоя лицом к трапу, орал и махал руками.
— Осторожней! Что с ним?
— Помогите мне его держать… О-ой!
— Он рехнулся! Позовите врача из лазарета…
(«…это был Брайан Фауст со своим умопомрачительным, мозговзрывательным релизом „Корона“! Можно не сомневаться, что это будет хит!..»)
Кто-то попытался схватить Бадди, но получил кулаком по физиономии. Ослепший, Бадди раскачивался, силясь унять боль взмахами рук, но это не помогало. В глазнице как будто взорвалась фотовспышка. Он отшвырнул кого-то на поручень и с криком двинулся прочь.
(«…и он наконец посетил нашу старушку Землю, посетил всех вас, ребята! Простой парень с Ганимеда, который за последний год начисто перевернул музыку сфер, прибыл сегодня утром в Нью-Йорк! И я хочу спросить одно: Брайан…»)
Боль, ярость и музыка.
(«…как тебе наша Земля?»)
Бадди даже не почувствовал, как в плечо вошла игла шприца. Он отрубился с последним ударом тарелок.
Ли крутила рукоятку громкости до тех пор, пока не раздался щелчок.
В трапеции света, падающего на стол через крохотное окошко, открытое из-за августовской жары, помещались радиоприемник, кусок миллиметровки с неоконченным вычислением площади фигуры, ограниченной кривой X>4 + Y>4 = K>4, и коричневый кулачок самой Ли. Она, улыбаясь, пыталась сбросить напряжение, созданное музыкой.
Плечи ее опустились, ноздри сузились, кулак упал тыльной стороной вниз. И все равно костяшки пальцев продолжали выстукивать ритм «Короны».
Внутреннюю сторону руки от запястья до локтя покрывала тонкая сетка розовых шрамов. Несколько таких же отметин было и на правой руке. Но все шрамы были старые, трехлетней давности, оставшиеся с ее шести лет.
«Корона!»
Ли закрыла глаза и представила солнечную корону. Из кольца пламени на нее смотрело дерзкое, чувственное и любопытное лицо Брайана Фауста, унаследовавшего зеленые глаза от отца-немца и широкие скулы от матери, индианки из племени араваков. На кровати за спиной Ли лежал открытый цветной глянцевый журнал с его бесконечной гламурной прозой.
Ли еще плотней сжала веки. Ах, если бы коснуться — нет, не его, это уж было бы слишком, — но кого-то, кто стоит, сидит, ходит рядом с ним, почувствовать, каково это: видеть его вблизи, слышать его голос сквозь воздух и свет; она потянулась сознанием, потянулась к музыке. И услышала…
…как ваша дочь?
Говорят, ей лучше, она идет на поправку, я каждую неделю ее навещаю. Но боже мой, я просто сама не своя, уверяю вас. Вы представить себе не можете, как мне не хотелось снова ее туда отправлять.
