Умбер кивнул и, повернувшись, указал на ниши, в которых переливались и сверкали лучшие произведения скульптора. Их сияния самого по себе было достаточно, чтобы частично осветить комнату.
– С того момента, как я увидел его творения, я знал, что не успокоюсь, пока не заполучу в свою коллекцию хотя бы один экспонат, – сказал барон. – За первым последовал второй, а к нему потребовался и третий, чтобы дополнить стиль и форму предыдущего. И к тому времени, когда я решил приобрести четвертую и пятую скульптуры, я уже считал себя не просто покровителем Веса Волетта, но и его другом. – Он взглянул на Дижу, тихо сидевшую на диване. – Как и другом его компаньонки.
Дижа улыбнулась:
– Вес презирал богемную среду корускантского общества, где творцы ориентировались на потенциального покупателя, стараясь угодить его зачастую отвратительному вкусу, и готовы были пойти на любые уступки. Он был истинным художником. Если вам нравились его работы, замечательно. Если нет – он терял к вам интерес, не испытывая при этом ни гнева, ни предубеждения. Он признавал, что о вкусах не спорят, иначе искусства не существовало бы вовсе.
Умбер грустно кивнул:
– Это была одна из черт, делавших Веса и его мастерство уникальными. Он абсолютно не зависел от коммерческой среды. Он делал, что хотел и как хотел.
Дижа, несомненно, вспоминала о лучших временах:
– Я помню, как однажды к нему обратился сенатор с богатой планеты по поводу одной из его работ, – зелтронка улыбнулась, – и попросил поменять основную гамму так, чтобы скульптура вписалась в интерьер сенаторской опочивальни. Цена вопроса была высока, и Вес мог на этом неплохо заработать. Он попросту отказался, спокойно и без злобы. «Это цвет, продиктованный моим воображением, – сказал он сенатору. – Это форма, которую принял цвет. Он просто такой, какой есть – так же, как и мы с вами». – Она подняла глаза на Джакса. – В этом он весь. Вес был прямолинеен, как и его творения.
– Прямота – синоним дерзости, – заметил Джакс, – а дерзость многие сочтут за заносчивость.
Барон поспешил спрятать улыбку. Джакс взглянул на него:
– Вас позабавили мои слова?
– Прошу прощения. Но знай вы Веса хоть немного, вы бы сами поняли всю абсурдность вашего заявления. Он никогда не желал ранить чьи-либо чувства.
– Но все же порой ранил? – Джакс перевел взгляд на Дижу, и та медленно кивнула:
– Многие прощали ему это, списывая на творческую натуру. Креативность мышления, казалось, оправдывает множество вольностей, за которые любого другого могли бы и не простить.
– Или убить, – вставил И-5. На это раз Умбер не стал отчитывать дроида за вмешательство в разговор. Джакс повернулся к нему:
– Он хоть раз оскорбил вас чем-либо, барон?
Умбер выглядел потрясенным:
– Нет, никогда. Я понимал его искусство, а значит, понимал и его самого. Мы всегда отлично ладили, и не было дня, чтобы я не был рад его видеть. Конечно, наши взгляды на политику разнились, и дискуссии на эту тему нередко завершались на повышенных тонах и с резкими телодвижениями, но никогда не доходили до взаимных обид. – Помолчав, он спросил: – Не хотите ли вы сказать, что я как-то причастен к его смерти?
– Конечно же, нет, – мгновенно отозвался Джакс, хотя думал об обратном. Будучи джедаем, он поклялся всегда говорить правду. И тем не менее разовое нарушение обета во имя высшего блага было простительно. – Я всего лишь пытаюсь восстановить картину ваших с ним отношений, чтобы понять, каким Вес был, какой была его общественная жизнь, и, исходя из этого, набросать портрет того, кто мог желать ему смерти.
– К примеру, – предположил И-5, – некий коллекционер, владеющий образцами искусства Волетта, мог нажиться на гибели скульптора, потому что после смерти творца его работы резко возрастут в цене.
Джакс прикинул, не пора ли деактивировать не в меру разговорчивого механического приятеля. А по-хорошему следовало просто снять с пояса вельморийский огненный клинок и заварить вокодер дроида наглухо.
К своей чести и к немалому удивлению Джакса, барон даже бровью не повел. Вместо этого он задумчиво кивнул:
– Такое вполне вероятно. В данном случае, однако, прошло еще слишком мало времени со смерти художника, чтобы рынок среагировал. Я очень дорожу своей коллекцией работ Волетта и не имею ни малейшего желания ее продавать. Таким образом, ее материальная ценность для меня лично – понятие довольно расплывчатое, – прибавил он, широко разведя руки и демонстрируя богатый интерьер комнаты. – Вы сами можете видеть, что мое положение и личные средства вполне позволяют с легкостью вести образ жизни, исключающий потребность – полагаю, на общегалактическом языке лучшим определением будет «сплавлять» – свою коллекцию. Даже если возникнет такая необходимость, работы Волетта – последнее, с чем бы я согласился расстаться.
