29 миртула—2 киторна, год Голубого Пламени
Аот обвел взглядом обращенные к нему лица. Поначалу ему показалось, что он видит их впервые, однако у него возникло смутное чувство дежа–вю. Он присмотрелся повнимательней, и вид одного из незнакомцев, чья покрытая перьями клювастастая морда имела хищное выражение, пробудил в нем поток воспоминаний и ассоциаций.
— Яркокрылая, — прохрипел он.
Грифониха фыркнула.
— Наконец–то. Может быть, теперь это логово снова вернется в мое распоряжение, — она перекусила веревку, которой левое запястье Аота было примотано к каркасу кровати.
Он увидел, что его привязали к койке, которая стояла в одном из грифоньих стойл. Сквозь высокие окна падали лучи лунного света. В этом бледном освещении кожа Таммит казалась белой, словно кость. Зеркало представлял собой безликий размытый силуэт.
— Как ты? — спросил Барерис.
— Я больше не безумен, если ты об этом.
— Ты помнишь, что с тобой произошло?
— Частично, — на него напали какие–то призраки, но раны, которые они ему наносили, не были телесными. Скорее, те духи рвали на части саму его сущность. Он потерял сознание, а, очнувшись, никого не узнавал, ничего не понимал и вел себя, словно загнанный в угол зверь. Он думал, что все вокруг хотят причинить ему вред, и отчаянно отбивался.
Целители пытались ему помочь, но поначалу их магия не возымела никакого эффекта. Затем кому–то в голову пришла идея запереть его вместе с его фамильяром в надежде, что близость существа, с разумом которого он был связан, окажет на него благоприятное воздействие.
Возможно, так и произошло, ведь после этого он слегка успокоился. Он все ещё не узнавал своих товарищей, но иногда его измененные огнем глаза видели, что они желают ему лишь добра. В течение этих промежутков времени он ел, пил, принимал принесенные ими лекарства и терпеливо переносил попытки священников исцелить его молитвами и касаниями, а не вопил и не пытался вырваться и искусать их.
При воспоминании о своем поведении его охватил стыд и ужас, равно как и страх, что всё это может повториться. Почувствовав направление его мыслей, Яркокрылая хихикнула:
— Не бойся. Ты снова стал самим собой, если это имеет хоть какое–то значение. Кому об этом знать, как не мне.
— Что же, и на том спасибо.
Грифониха перекусила веревку, удерживавшую его вторую руку. Чувствуя онемение в конечностях, Аот сел и принялся распутывать остатки своих уз. Хотя те, кто его связывал, не слишком усердствовали, на его лодыжках и запястьях все равно остались болезненные ссадины из–за бесплодных попыток вырваться на свободу.
Когда все обрывки веревки упали на пол, последний кусок головоломки в его голове наконец встал на свое место.
— Маларк! — воскликнул Аот. — Вы его поймали?
— Нет, — ответил Барерис.
— Проклятье! И зачем я вообще вас с собой брал? Никакого от вас толку!
Уже произнося эти слова, Аот знал, что был несправедлив к своим товарищам. Но ему было плевать. Дважды в своей жизни он оказывался в унизительном положении, первый раз по причине слепоты, а второй — безумия, врагу удалось скрыться, и человек, притворявшийся его другом, но осмелившийся манипулировать его рассудком, выглядел подходящей кандидатурой для того, чтобы выместить на нем свою досаду.
Барерис нахмурился.
— Мне жаль, что Маларк сумел ускользнуть. Но, по крайней мере, ты его разоблачил. Больше он не сможет нам навредить.
— Ты говорил, что готов покинуть Грифоний Легион, — произнес Аот. — Пришло время это сделать.
— Нет, — сказал Зеркало.
Повернув голову, Аот увидел, как размытое лицо призрака становится лицом худощавого меланхоличного мужчины с крючковатым носом и бородкой. Именно таким был его прижизненный облик.
— Я знаю, что в долгу перед тобой, — произнес Аот, — и ты считаешь Барериса своим другом. Пусть тебя, в отличие от меня, он никогда не предаст. Но…
— Мы, герои ордена, едины, — произнес Зеркало. — То, что пятнает честь одного из нас, пятнает нашу общую честь, и, кроме того, вина одного товарища может быть искуплена другим. Поэтому наш кодекс требует, чтобы ты простил Барериса.
