Июльская жара навалилась внезапно. Таинственное Племя под окнами Минны задыхается в жалкой тени, на плешивом склоне укреплений. Немногочисленные скамейки на бульваре Бертье заняты спящими, которые лежат в расслабленных позах, а их кепки скрывают верхнюю половину лица на манер бальных полумасок. Минна, в белом льняном платье и большой соломенной шляпке на лёгких волосах, проходит так близко, что едва не тревожит их сон. Она старается разглядеть замаскированные лица и говорит себе: «Они спят. Впрочем, и в газетах пишут теперь только о самоубийствах да о солнечных ударах… Мёртвый сезон».
Мама, которая провожает Минну на занятия, поминутно увлекает её на другую сторону тротуара и вздыхает:
– В этом квартале стало невозможно жить! Минна не раскрывает широко глаза и не спрашивает с невинным видом: «Отчего же. Мама?» Подобные мелкие хитрости недостойны её.
Иногда им встречается какая-нибудь дама, подруга Мамы, и тогда начинается беседа примерно на пять минут. Говорят, естественно, о Минне, а Минна вежливо улыбается и протягивает руку с длинными тонкими пальцами. И Мама произносит:
– Ну конечно, она очень выросла после Пасхи! О! Теперь это такая большая малютка! Если бы вы знали, какой она ещё ребёнок! Я порой спрашиваю себя, как из подобной девочки может получиться женщина!
Умилённая дама боязливо гладит волосы, сверкающие перламутровым блеском и стянутые большим белым бантом… Между тем «малютка», поднимая прекрасные чёрные глаза и вновь улыбаясь, свирепо восклицает про себя: «Эта дама – безмозглая уродина! У неё бородавка на щеке, которую она называет родинкой… От неё, должно быть, плохо пахнет, когда она голая… Да, да, пусть её вытащат голой на улицу, и пусть Они начертят ножом роковые знаки на её мерзкой заднице! Её поволокут по мостовой, жёлтую, как прогорклое масло; и пусть они спляшут танец смерти на её теле, и пусть бросят её в печь для обжига извести!..»
Минна, уже совсем одетая, мечется по своей светлой комнате, едва не топая ногами от нервного возбуждения. Толстая горничная Селени всё не идёт… Что, если он уже ушёл!
Вот уже четыре дня Минна видит его на углу улицы Гурго и бульвара Бертье. В первый день он спал, сидя у стены и загородив половину тротуара. Перепуганная Селени потянула Минну за рукав; но Минна – она такая рассеянная! – уже задела ноги спящего, и тот открыл глаза… О, какие у него глаза! Потрясённая Минна содрогнулась, трепеща от переполняющего её восхищения… Чёрные, миндалевидные, с синеватыми белками… они сияют на лице, чарующем своей итальянской бледностью. Тонкие усики, будто нарисованные чернилами, и чёрные волосы, завившиеся от испарины… Засыпая, он отбросил в сторону кепку в чёрно-фиолетовую клетку, а в правой руке, между большим и указательным пальцами, у него осталась потухшая сигарета.
Не пошевелившись, он взглянул прямо в лицо Минны с такой лестной и оскорбительной дерзостью, что она едва не остановилась…
В тот день Минна получила «пять»[3] по истории; в заведении Суэ, понятное дело, принято было говорить: «Пятёрка – это позор!» Минна была подвергнута публичному порицанию: покорно потупившись, она слушала мадемуазель Суэ, обрекая её мысленно на самые изощрённые и отвратительные пытки…
Каждый день в полдень Минна проходит мимо бродяги, едва не касаясь его, а бродяга смотрит на Минну, ослепительно-яркую в своём летнем платье, со смелым взором серьёзных глаз. Она думает: «Он ждёт меня. Он любит меня. Он меня понял. Как известить его, что за мной постоянно присматривают? Если бы я могла незаметно передать ему записку, где написала бы: „Я пленница. Убейте Селени, и мы уйдём вместе…“ Уйти вместе… в его жизнь… в ту жизнь, где я никогда больше не вспомню, что была Минной…»
Она несколько удивляется, что «похититель» ведёт себя столь апатично. Он дремлет, элегантный и без нижнего белья, в тени сикомора. Но, поразмыслив, она находит объяснение этой изнеможённой вялости, этой бледности, словно у травы, выросшей в катакомбах: «Сколько человек он убил сегодня ночью?» Быстрым взглядом она пытается обнаружить кровь под ногтями у незнакомца… Но крови нет! У него тонкие и слишком острые пальцы, а между большим и указательным пальцами всегда торчит зажжённая или потухшая сигарета… Прекрасная хищная кошка, чьи глаза сверкают из-под полуприкрытых век! Как ужасен будет прыжок зверя, дабы растерзать Селени и унести в когтях Минну!
