Минна его любит за простор, за уютную гостиную, которую отделяют от сада лишь пять ступенек крыльца, за приятно греющий босые ноги белый паркет, за десять гектаров сада и виноградников, цветущих вокруг него. Маленькую парижанку, привыкшую улавливать самые блёклые нюансы, поражает гармония ярких цветов, радующих глаз, в её собственной спальне. Бумажные обои тёмно-розовыми полосами изумительно сочетаются с пёстрым набивным кретоном покрывала, по которому бегут зелёные гирлянды и голубые вьюнки; на окнах висят занавески из оранжевого муслина, а из цветочных горшков тянутся прямо в спальню тяжёлые огненные листья бегоний… Минну, бледную, словно лунная ночь, согревают и немного раздражают роскошные краски. Иногда, встав обнажённой и с зеркалом в руке на солнце, она тщетно пытается угадать в своём худеньком теле элегантные и более тёмные очертания внутреннего костяка…
– Письмо для тебя, Минна… Так, это «Фемина», это «Журналь де ла Санте»… и ещё «Кроник медикаль»… и проспект…
– А для меня ничего нет? – умоляюще спрашивает Антуан.
Жёлтая физиономия дяди Поля появляется из-за чашки с молоком, которую он держит обеими руками.
– Мой бедный мальчик, ты меня поражаешь! Разве ты кому-нибудь пишешь? Отчего же ты думаешь, что станут писать тебе? Ответь мне, будь добр!
– Не знаю, – говорит Антуан.
Он с трудом переносит насмешки отца; а высокомерная ирония Минны приводит его в отчаяние. Она не принимает никакого участия в обмене репликами, пьёт маленькими глоточками молоко, время от времени переводя дух, и пристально смотрит в открытое окно, как бывало на бульваре Бертье. В чёрных глазах её странным блеском мерцает зелень сада…
«Ну и задаётся же из-за письма!» – говорит про себя Антуан.
Задаётся? Что-то не похоже. Она положила конверт, не вскрывая, возле тарелки и неторопливо допивает своё молоко.
– Иди сюда, Минна! – зовёт Антуан, который начал листать «Фемину». – Ты только посмотри! Потрясающе… Какие фотографии… О! Вот и Полэр!
– Кто это – Полэр? – удостаивает его вопросом Минна.
Антуан прыскает со смеху, молниеносно обретая преимущество:
– Вот это да! Неужели ты не знаешь Полэр?
На маленьком задумчивом личике Минны появляется недоверчивое выражение.
– Нет. А ты?
Антуан пожимает плечами:
– Знаю, хотя это, разумеется, не означает, что я с ней здороваюсь при встрече… Она актриса. Я видел её на благотворительном спектакле. В сцене участвовало ещё трое других актёров, а она играла шалаву…
– Антуан! – раздаётся укоризненный мягкий голос Мамы.
– Простите, тётя… Я хотел сказать, женщину с внешних бульваров.
Глаза у Минны расширяются, в них появляется блеск.
– Правда? А как она была одета?
– Потрясающе! Красный лиф, фартук, волосы зачёсаны вот так… на лоб до глаз, и ещё кепка…
– Как это, кепка? – прерывает его Минна, возмущённая этой чужеродной деталью.
– Ну да, шёлковая кепка, с высокой тульей. Примерно такая…
Минна отворачивается, утеряв интерес к рассказу.
– Я никогда не надела бы ничего подобного, – говорит она просто.
Она смотрит на Антуана отсутствующим взглядом, не видя его. Он ёрзает под взглядом кузины, смущённый и красотой, и дьявольским огоньком, сверкающим в чёрных глазах. Нервно скомкав платок и засунув его в карман, проводит тыльной стороной ладони над губой, будто желая стряхнуть пушок, а затем нагибается, чтобы поднять из-под стула брошенную туда соломенную шляпу.
– Я хочу пойти за мирабелью, – объявляет он.
– Но не ешь слишком много! – просит Мама.
– Оставь, – говорит дядя Поль, не отрываясь от газеты, – от них у него хорошо прочищается желудок.
Антуан, покраснев до ушей, выбегает из комнаты так стремительно, будто отец проклял его.
Минна в розовом фартучке поднимается и завязывает под подбородком концы полотняного капора, в котором выглядит ещё более юной. С милой улыбкой она протягивает Маме голубой конверт:
– Пусть моё письмо будет у тебя, Мама. Это от Анриетты Деландр, моей соученицы. Если хочешь, прочти, Мама. У меня нет секретов. До свидания. Мама. Я хочу пойти за сливами.
Трава в винограднике слепит и сверкает острыми лакированными пиками. Минна идёт по ней большими шагами, будто пробивается через быстрый ручей; брызгами поднимаются тысячи кузнечиков – в воздухе синие, на земле серые. Солнце вонзает свои лучи в капор с рюшами, обжигает плечи Минны столь жгучим огнём, что она вздрагивает. Цветы дикого пастернака, широко раскрыв лепестки, обдают Минну отвратительно-сладким запахом. Она торопится, потому что острые травинки, прокалывая чулки, цепляются за ноги: а вдруг это насекомые?