— Место, где мой дом, мне кажется, не хуже.
— А где это?
— Корнуолл[3]. Наш залив так же хорош — пожалуй, даже лучше, потому что очень изменчив. В наших краях море никогда не бывает одинаковым. Я видел его таким же синим, как здесь, видел зеленым — под струями дождя, бурым — после шторма и розовым — в лучах заката. Я знаю его ярость, когда волны в бешенстве кидаются на скалы, высоко вздымая фонтаны брызг, и его нежность, когда оно похоже на здешнее ласковое море. Здесь чрезвычайно красиво, это правда. И у нас нет таких вилл — римские императоры не удостоили Корнуолл чести быть их резиденцией, но наши края имеют собственную историю и не менее захватывающую.
— Я никогда не бывала в Корнуолле.
Он вдруг повернулся ко мне и обнял так сильно, что у меня перехватило дыхание. Его лицо почти касалось моего.
— Вы там будете… и очень скоро, — прошептал он мне в самое ухо.
Розовые руины, позеленевшая от времени фигурка мадонны, темная синева моря — все вокруг стало ослепительным и жизнь показалась мне сказкой.
— Нас могут увидеть, — сказала я строго.
— Вас это беспокоит?
— Во всяком случае я против того, чтобы мне вскружили голову так буквально, — засмеялась я.
Он отпустил меня и, к моему глубокому разочарованию, больше уже не заговаривал о Корнуолле. Этот маленький эпизод как нельзя лучше характеризует наши взаимоотношения.
Папа явно был очень доволен, что мы подружились. Он всегда рад был видеть Рока, а иногда встречал нас после наших экскурсий, стоя в дверях мастерской с видом настоящего заговорщика. Я всегда видела его насквозь и очень скоро поняла, что у него зреет какой-то план и что план этот касается меня и Рока Пендоррика.
«Он, должно быть, решил, что Рок собирается сделать мне предложение, — думала я. — Со стороны виднее, наверное, Рок как-то выказал свои чувства ко мне. Но если я выйду замуж и уеду, что же станет с мастерской, как папа без меня справится?»
Я была в смятении. Я знала, что люблю Рока, но в его чувствах сомневалась. Да и как могла бы я оставить папу? Правда, он оставался один, пока я училась, но ничего хорошего из этого не получилось.
Таким образом любовь с самого начала, кроме радости, принесла мне и тревогу. Между тем сам Рок о женитьбе не заговаривал.
Папа часто приглашал его остаться пообедать с нами. Рок никогда не отказывался, но условием его было, что вино к столу он приносит сам. Я подавала омлет, рыбу, макароны и даже жареную говядину с йоркширским пудингом[4]. Мама научила меня хорошо готовить. Сколько я себя помню, у нас всегда на столе были английские блюда. Року у нас, видимо, нравилось. Он подолгу засиживался за бутылкой вина и за послеобеденной беседой. Он умел разговорить папу, и очень скоро знал все о том, как мы живем и как нелегко бывает за туристический сезон заработать достаточно денег, чтобы протянуть зиму. Я заметила, что папа по-прежнему избегает говорить о своем и мамином прошлом, а Рок, пару раз коснувшись этой темы, не стал продолжать расспросы, что удивило меня, потому что я знала, как он бывает настойчив. Впрочем, Рок именно тем и отличался, что никогда нельзя было предугадать, как он поступит.
Как-то раз я застала их за игрой в карты. У папы было знакомое мне выражение лица, которое всегда пугало меня, — выражение лихорадочного возбуждения, отчего глаза его горели голубым огнем, а на щеках выступали красные пятна. Когда я вошла, он едва кивнул мне. Рок встал мне навстречу, но я видела, что он всецело поглощен игрой. «А он тоже игрок», — подумала я. Мне стало не по себе.
— Фэйвел не захочет мешать нам, — сказал папа.
— Надеюсь, вы не делаете крупных ставок, — холодно проговорила я, глядя в глаза Року.
— Фэйвел, дорогая, не забивай этим свою головку, — пробормотал папа, а Рок добавил:
— Он во что бы то ни стало решил выиграть и меня все мои наличные лиры. — Глаза у него блестели.
— Пойду, приготовлю что-нибудь поесть, — сказала я и вышла на кухню.
«Неужели Рок не понимает, что папа не может позволить себе играть на деньги, — думала я с негодованием. — Придется с ним серьезно поговорить!»
Когда мы сели за стол, я по ликующему лицу папы поняла, что он выиграл.
