Однако при этом врачи заявили, что лейтенант еще жив. Это сильно обеспокоило надзирателя, и он никак не хотел уходить из палаты.
Наконец усилиями врачей удалось привести раненого в сознание. Врачи знали, что это возвращение к жизни может продолжаться считанные минуты. Поэтому необходимо было записать показания умирающего.
В это время Марсель рассказывал коменданту и офицерам суть происшествия и уверял, что не он, а надзиратель Рошель совершил преступление. Генералу Миренону тотчас вспомнился недавний разговор с лейтенантом о Рошеле. Д'Азимон не послушался предостережения.
Когда Марсель рассказал все, что знал, комендант обратился к офицерам и изложил свою точку зрения на происшествие.
В эту минуту в кабинет вошел один из докторов с донесением, что обреченный на смерть лейтенант пришел в сознание. Комендант тотчас же приказал схватить надзирателя Рошеля и привести его к лейтенанту д'Азимону. А сам вместе с Марселем и офицерами поспешил в лазарет, чтобы немедленно занести в протокол показания раненого.
Д'Азимону оставалось жить несколько минут.
Когда к нему подвели надзирателя Рошеля и каторжника Марселя и спросили об убийце, то он молча указал на Рошеля.
– Было темно! – начал упираться Рошель. – Господин лейтенант спутал меня с каторжником. Бредит он, бредит!
– Довольно! – прервал комендант надзирателя в его негодовании. – И без показаний лейтенанта все ясно.
Священник принес умирающему святые дары, при нем д'Азимон еще раз повторил свои показания. Через несколько минут он умер, успев только проститься с комендантом и с офицерами.
Генерал Миренон подошел к Марселю и объявил ему, что он свободен от подозрений. Вслед за тем генерал приказал взять Рошеля под стражу, как виновного в убийстве, и посадить в надежное место.
XXXI. НЕЧАЯННОЕ ЗНАКОМСТВО
Ночью неожиданно лязгнул отодвигаемый засов, дверь со скрипом приотворилась, и надзиратели втолкнули в камеру нового узника. Марсель оторопело глядел на него, не в силах до конца стряхнуть с себя сонное оцепенение.
Это был крепкий, мускулистый человек средних лет с открытым лицом, внушавшим симпатию и доверие с первого взгляда. Он протянул Марселю руку и назвал себя:
– Жером Берно, рыбак, корабельщик. – И добавил, должно быть, желая внести полную ясность: – Обвинен в убийстве собственного брата. Приговорен к десяти годам каторги.
Пришлось представиться и Марселю.
Оба прониклись симпатией друг к другу с первых же минут знакомства. Она невольно усилилась после того, как их начали сковывать по ночам одной цепью. Они стали в полном смысле слова товарищами по несчастью. А такое товарищество становится крепче самой проникновенной дружбы.
Среди тягостей каторжной тюрьмы им изредка выпадали минуты, когда удавалось поговорить по душам, поделиться друг с другом самым сокровенным.
Первые дни Жером был беспокоен. Казалось, что‑то тяготит его, какая‑то тайная дума гложет. Он, видимо, не решался открыть ее Марселю.
Но после того, как Марсель исповедался перед ним, и Жером узнал, что его товарищ по несчастью – невинная жертва, его словно прорвало.
– Нет, грех на мне, грех великий, но Небо и моя совесть оправдывают меня. Да, я посягнул на жизнь брата. Я убил его вот этими руками. – И он потряс перед Марселем крепко сжатыми кулаками. – Но если бы ты узнал, что побудило меня к этому… О, тогда бы ты сказал: «Жером, я оправдываю тебя, ты жертва жестокой судьбы, ужасного стечения обстоятельств».
На ночь смотритель Доминик приковал их к одному столбу. Этот Доминик был сердобольней других надсмотрщиков и по мере возможности старался облегчить участь каторжников. Утром он сопровождал их к месту работ, в каменоломни, и даже время от времени разрешал перевести дух на камнях.
Отсюда открывался прекрасный вид на окрестности Тулона, на гавань, на сверкающую ширь моря, на рыбачий поселок, чьи убогие хижины лепились у самого берега.
– Вон там, за мысом – мой дом. Крыша его похожа на коричневый башмак, – вздохнул Жером. – Небось моя женушка, моя Фернанда, льет сейчас по мне слезы.
– Неужели твой дом доступен взгляду? – удивился Марсель. – В таком случае ты счастливчик, Жером. Я могу только позавидовать тебе.
