Казалось бы, мы вернулись в действительность, не побуждающую к каким-либо сомнениям и вопросам. Но на миг открывшееся перед концовкой повести окно в другой мир побуждает взглянуть и на этот, самый последний фрагмент, в ракурсе фантасмагорическом. И при подобном рассмотрении – нестыковка получается! Герой вроде бы сообщает нам, что «дышал глубоко и ровно», но каким образом он может дышать, и вообще жить, если перед этим было сказано, что… «воздуха не было»?!
Ситуация с виду парадоксальная. И, в то же время, вполне поддающаяся пониманию, если рассматривать её не буквально, но в качестве обозначения серьёзного социально-исторического феномена.
Ощущение того, что любые, даже сугубо приватные, жизненные обстоятельства непрестанно подключены к многожильному проводу истории (если воспользоваться формулой из «Долгого прощания», написанного сразу вслед за рассматриваемой нами повестью) – одна из существеннейших черт, определяющих мировоззрение и писательскую позицию Трифонова.
Если же говорить конкретно о «Предварительных итогах», сразу заметим, что вряд ли в число намеренных авторских задач входила в данном случае отсылка читателя к хрестоматийным словам Блока о том, что Пушкина убила не пуля Дантеса, но – отсутствие воздуха. Вместе с тем, образно-понятийный ряд, лежащий в основе этой характеристики николаевской эпохи, настолько прочно впечатан в нашу общую культурную память, что волей-неволей способен служить мощным подспорьем и для оценки других времён, других исторических обстоятельств. А также, ключом к выявлению сокровенных, не лежащих на поверхности и по-особому значительных смысловых аспектов рассматриваемой трифоновской повести.
Вернёмся всё к тому же загадочному бреду Геннадия Сергеевича. Сквозь личную боль, сквозь тоску по высоте и подлинности молодых чувств, безнадёжно утраченных и самим героем, и Ритой, в нём явно проглядывает и совсем иная боль, иная тоска.
Попробуем осуществить нехитрую арифметическую процедуру. Примем во внимание тот момент, что действие «Предварительных итогов» завершается, скорее всего, не просто в августе (об этом мы узнаём из заключительного фрагмента), но в конкретном августе 1970-го (когда сам Трифонов закончил работу над повестью). Вспомним и о том, что сын Геннадия Сергеевича и Риты перешёл к этому времени на второй курс института. Соответственно, есть все основания предполагать, что пригрезившееся герою романтическое купание с беременной женой происходило летом 1952 года. Времена на дворе ещё абсолютно сталинские, морозные и беспощадные, но… Не перекликается ли акцентированная автором тяга героев к тёплой воде с настроениями, витавшими в атмосфере эпохи?
Иными словами, с надеждами на оттепель: на дух любви, дружбы, взаимопонимания, людской солидарности, сочетающейся с чуткостью к каждой, отдельно взятой, личности и её внутреннему миру. На то, что временно восторжествовало в обществе рубежа 50-60-х годов, а к началу семидесятых рухнуло так же внезапно, как и… чарующее сновидение-ретроспекция Геннадия Сергеевича.
«Спасите наши души! Мы бредим от удушья-а-а-а….», – ёмким символом наступившего времени в знаменитом спектакле Юрия Любимова по трифоновскому «Дому на набережной» не случайно стал этот трагический вопль Высоцкого, неоднократно врубавшийся на протяжении действия, каждый раз проходя морозом по коже у зрителей.
Душевное очерствение, охватившее семью из «Предварительных итогов», выглядит – и просматривается этот момент в повести значительно отчётливее, чем в предшествовавшем ей «Обмене» – лишь одним из многообразных проявлений состояния, охватившего страну. Абсолютно органично этот частный случай сопрягается с проницательной авторской фиксацией существенных общих тенденций, характеризующих безвоздушную реальность советско-брежневской эпохи.
Это и засасывающая трясина быта, суетливой деловитости, меркантильности.
Это и дух конформизма, распространённого в интеллектуальной и творческой среде. Явственно ощущается он в характере ремесленной подённой переводческой работы Геннадия Сергеевича. И не менее явственно – в направленности деятельности его барственного работодателя Мансура, производителя предсказуемой, не вызывающей беспокойства у литературного официоза, слащавой стихотворческой продукции.
