Что же до Геннадия Сергеевича, то он в подобном раскладе выглядит отнюдь не источником страданий, но – потерпевшим: вызов к следователю и допрос по делу сына (о котором переводчик до этого момента не ведал ни сном, ни духом!) никакому отцу удовольствия не доставит.
Не добавляет положительных эмоций герою-переводчику и Рита с её непрестанными истериками, с её эгоистичным стремлением отгородиться от проблем своих близких с помощью нарочитой, показной андеграундно-кружковой активности (к этой теме мы ещё будем иметь возможность предметно вернуться).
И всё же: что собой представляет сам Геннадий Сергеевич?
Сразу заметим, что образ главного героя подаётся автором в режиме ускользания, уклонения от отчётливой характеристики. Временами даже создаётся ощущение, что этот персонаж существует в некоем странноватом драматургическом и смысловом промежутке.
В зазоре, к примеру, между автопортретом, вроде бы призванным разжалобить читателя: «Мне уже сорок восемь, а выгляжу лет на десять старше. От сидячей жизни и неумеренного курения моё лицо <.. > одрябло, под глазами у меня мешки» – и психологическим шаржем, который, как представляется Геннадию Сергеевичу, на него мог бы настрочить самодовольный учёный Гартвиг: «Тип: средний интеллигент конца шестидесятых годов. Род: литературный пролетарий. Вид: из неудачников, умеющих устраиваться».
В зазоре между двумя, всплывающими в тексте «Предварительных итогов» и подающимися автором в намеренно-неточном виде (под стать неточности многих оценочных высказываний героев повести), литературными реминисценциями.
Первая из них отсылает нас к… всё тому же Чехову, к знаменитому персонажу пьесы «Дядя Ваня».
«Рита сказала, что я профессор Серебряков, что она всю жизнь надеялась на что-то во мне (здесь и далее в цитатах разрядка автора – Е. Г.), но ничего нет, я пустое место», – и Геннадий Сергеевич реагирует на это так: «Профессор Серебряков тоже человек. Зачем уж так презирать его? Он не гангстер, не половой психопат, он <…> годами без устали занимался одним – писал, писал, писал, писал. Тем же, чем занимался я».
Заметим, что, принимая (по сути дела) Ритино сопоставление, герой повести невольно возводит на себя напраслину. Вправду ли похож Геннадий Сергеевич на Серебрякова?! В отличие от чеховского профессора, эксплуатирующего близких, готового подставить под удар их существование ради выкачивания денег из имения, герой повести, совсем напротив, зарабатывает свои кровные честным нелёгким трудом. Вертится, как белка в колесе, не гнушается никаких бездарно-ремесленных переводческих заказов ради того, чтобы прокормить семью.
Присмотримся, вместе с тем, и к другой реминисценции.
На 15-й странице от начала повести Геннадий Сергеевич описывает своё самочувствие после дрянной ашхабадской водки при помощи ассоциации с произведением Кафки, где всё правдоподобно, кроме того, что персонаж по имени Грегор Замза превратился в насекомое.
А на 13-й странице от конца (почти симметрия!) возникает внезапный отголосок кафкианского образа: «Он (Кирилл – Е. Г.) выскочил из комнаты прыжками волейболиста. А я остался лежать на диване. Как раздавленный таракан».
И не важно, что на самом деле герой Кафки превратился не в таракана, а в другую беспозвоночно-членистоногую особь. Не важно, что Замза не был физически раздавлен, но попросту умер своей смертью. Гораздо существеннее другое. Подавая сюжет рассказа «Превращение» в виде более упрощённой блиц-метафоры, Геннадий Сергеевич неосознанно стремится убедить себя и читателя в том, что он – точно такая же, как и Замза, бессильная жертва унизительных обстоятельств и людского бесчувствия.
Какова же ситуация героя в действительности? Временами мы видим, что герой повести далеко не так уж беспомощен. Другой вопрос, что обозначенная выше склонность Геннадия Сергеевича уходить от внятной самооценки вполне гармонирует с его же непрестанной готовностью уклоняться от конкретных поступков. Иной раз, однако, подобное уклонение само по себе становится достаточно непорядочным поступком.
Показательна в этом смысле история с одинокой домработницей Нюрой, нашедшей в семье Геннадия Сергеевича единственное душевное пристанище. Когда выясняется, что у Нюры – тяжёлое психическое заболевание, и она, соответственно, нуждается в серьёзной опеке, семья переводчика, не склонная обременять себя лишними проблемами, решает… оставить домработницу на постоянное пребывание в больнице. Сам же Геннадий Сергеевич малодушно воздерживается от возможности переломить решение домочадцев и, вспоминая тот эпизод, констатирует: «когда совершается
