Они поднимались все ближе к нам – вот прошли мимо чирлидерши, потом мимо прислонившейся к стене Лайзы Минелли с макияжем, густо налепленным возле глаз, точно гниющие листья в канаве.
А потом Ханна увидела нас.
Она моргнула, и улыбка застыла на мгновение, словно мягкий свитер зацепился за ветку. Мы с Найджелом так и стояли с гаденькими улыбочками вместо бейджиков.
Ханна молчала, пока не поравнялась с нами.
– Как вам не стыдно…
– Привет, – бодро отозвался Найджел, будто ему сказали: «Как я рада вас видеть».
Я с ужасом увидела, что он протягивает руку мужчине, с любопытством смотревшему на нас.
– Я – Найджел Крич.
Знакомый Ханны изогнул седую бровь, добродушно кивнул и сказал:
– Смок.
У него были удивительно яркие, ситцево-голубые глаза. Папа говорил, что ум собеседника можно оценить по тому, в каком темпе движется его взгляд при знакомстве. Если еле-еле топчется или вовсе подпирает стенку где-нибудь у тебя между бровями, значит у человека интеллект «примерно на уровне карибу», а вот если плавно, со спокойным интересом вальсирует от твоих глаз до туфель, значит «острота ума достойна уважения». Ну так вот, взгляд Смока прошелся в макумбе от Найджела ко мне и обратно, и мне показалось, что этим простым движением он охватил все самые позорные минуты нашей жизни. В углах рта у него залегли смешливые складки-скобочки. Мне Смок очень понравился.
– Вы здесь на весь уик-энд? – спросил Найджел.
Смок сперва глянул на Ханну и только потом ответил:
– Да. Осваиваюсь понемногу. Ханна показывает мне дом.
– А сами вы где живете?
Смок не мог не заметить агрессивного любопытства Найджела. И снова он покосился на Ханну, прежде чем ответить:
– В Западной Виргинии.
А Ханна так и не проронила ни слова, и это было очень страшно. Я видела, что она сердится: у нее лоб и щеки покраснели. Она улыбнулась как-то застенчиво и вдруг (я заметила, потому что стояла на ступеньку выше Найджела и видела Ханну всю целиком, и рукав с чересчур длинной манжетой, и тросточку в руке) она сжала Смоку бицепс. Это, наверное, что-то значило – Смок сразу произнес своим похожим на крепкое объятие голосом:
– Приятно было познакомиться. Всего хорошего!
Они пошли дальше, минуя шейха, и туристов («Мало кто понимает, что электрический стул – не самая плохая смерть!» – крикнул какой-то турист), и платную танцовщицу – private dancer, a dancer for money[224] – в крошечном серебряном платьице и белых сапожках гоу-гоу.
От площадки они повернули в коридор и скрылись из виду.
– Черт, – сказал Найджел, улыбаясь во весь рот.
Мне захотелось его стукнуть, чтоб не улыбался.
– Что с тобой, вообще?
– А что?
– Что ты тут устроил?
Он пожал плечами:
– Хотел выяснить, кто этот ее бойфренд. Может, он и есть Валерио.
Тут перед моим мысленным взором предстал Док и лихо отчебучил чечетку.
– А может, никакого Валерио не существует.
– Ну, ты у нас, видно, атеистка, а я – истово верую. Пошли на воздух!
И он поволок меня вниз по лестнице, отпихнув Джейн с Тарзаном (Джейн прижалась спиной к стене, а Тарзан прижался к Джейн).
Мы вышли в патио. Джейд и все наши уже смешались с толпой, а толпа не то что не поредела – она гудела, как осиное гнездо после того, как хозяйка дома шарахнет по нему шваброй. Лула и Джейд устроились вдвоем в шезлонге и общались с двумя мужчинами, сдвинувшими маски на затылок, словно шляпы (изображали они то ли Рональда Рейгана, то ли Дональда Трампа, то ли Кларка Гейбла или еще какого известного человека за пятьдесят с внушительными ушами). Мильтона не было видно (Блэк вечно как предгрозовой ветер – налетает порывами), а Чарльз около барбекю флиртовал с женщиной в костюме львицы – она сбросила свою гриву на плечи, словно воротник, и неторопливо ее поглаживала, слушая Чарльза. Авраам Линкольн столкнулся с громадным кроликом, они врезались в складной стол, и вверх взлетел фейерверк привядшего салата. Из украшенных висячими растениями динамиков гремел бешеный рок. Электрогитара, вопли солиста, визг и хохот гостей, полумесяц над соснами – все смешалось в невероятную, удушливо-яростную смесь. Может, дело в том, что я была пьяна и мысли двигались медленно, как пузыри в гелевой лампе, только мне казалось, эта толпа, чуть что, ринется крушить, грабить, насиловать, учинит «неистовое восстание, которое громыхнет взрывом сдетонировавшей бомбы и через день закончится шелестом шелкового платка, соскользнувшего с дряблой старушечьей шеи» (см. «Последний летний плач. Новгородский мятеж, СССР, август 1965», Ван Меер, «The SINE Review», весенний выпуск, 1985).
