Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры - страница 36

в окровавленных одеждах. Царица Агава несла голову сына, насадив ее на копье, как делают охотники. Голова была сооружена из чем-то набитых маски и парика Пенфея и красных лохмотьев, свисавших вниз. На Агаве была устрашающая маска сумасшедшей, с мучительно сморщенным лбом, глубокими, широко раскрытыми глазами и яростно искаженным ртом. Из-под маски раздался голос. При первых же звуках Александр застыл, словно тоже увидел два солнца на небе. Он сидел не слишком высоко над сценой, его слух и зрение были острыми. Под великолепными струящимися локонами парика отчетливо виднелись настоящие волосы актера – темно-рыжие. Руки Агавы были обнажены. Александр узнал их, узнал даже браслеты.

Актеры, разыгрывая потрясение и ужас, отступили назад, освобождая сцену. Зрители загудели. Впервые после бесполых мальчиков перед ними предстала настоящая женщина. Кто?.. Что?.. Александру казалось, что он долгие часы пробыл один на один со своим открытием, прежде чем на вопросы появились ответы и шепоток побежал по рядам. Гул распространялся, как пламя в подлеске; остроглазые просвещали тех, кто видел неважно; женщины переговаривались высокими тонкими голосами и негодующе шипели; глубокий, как шум отлива, ропот несся из верхних рядов; внизу царило гробовое изумленное молчание.

Александр сидел так, словно на копье болталась его собственная голова. Его мать откинула волосы и жестом указала на кровоточащий трофей. Она вросла в свою ужасную маску, маска стала ее лицом. Мальчик ломал ногти, вцепившись в край каменного сиденья. Музыкант дунул в свою флейту. Царица запела:

Двумя рядами ниже мальчик видел спину отца. Филипп повернулся к сидевшему рядом гостю. Лицо царя было скрыто от глаз Александра.

Обряд в гробнице, кровь черной собаки, пронзенная шипом куколка, страшные ритуалы. Сейчас Александр видел, как мать заклинает Гекату при свете дня. Жертвенная голова на копье царицы была головой ее сына.

Рев голосов исторг Александра из этого кошмара, чтобы ввергнуть в новый. Ропот усиливался, как гудение потревоженных над падалью мух, перекрывая произносимые актерами стихи.

Обсуждали ее, а отнюдь не царицу Агаву в пьесе. Обсуждали Олимпиаду! Обсуждали южане, называвшие Македонию варварской страной, люди благородного происхождения, простые охотники и землепашцы. Обсуждали солдаты.

Колдунья, вот как все назвали ее. Богини тоже колдовали. Но это – совсем другое дело; Александр знал эти голоса. Так солдаты из фаланги говорят в караульной о женщине, с которой спала половина из них, или о деревенской бабе, прижившей незаконного ребенка.

Феникс тоже страдал. Скорее непоколебимый в своих убеждениях и привязанностях, чем сообразительный, он сперва был ошеломлен: старик не предполагал, что Олимпиада способна на подобную дикость. Без сомнения, царица дала этот обет Дионису, когда голова у нее закружилась от танцев и выпитого вина на одной из мистерий. Феникс хотел было протянуть руку, чтобы подбодрить мальчика, но посмотрел на него и воздержался.

От ярости царица Агава перешла к отчаянию. Появился, заканчивая драму, безжалостный бог. Хор пел заключительные строки.

Драма закончилась, но никто не торопился уходить. Как поступит царица? Олимпиада поклонилась культовой статуе Диониса, стоявшей в орхестре, и исчезла вместе с остальными; кто-то из статистов поднял голову Пенфея. Было ясно, что Олимпиада не вернется. Из верхних рядов раздался долгий пронзительный свист.

Протагонист вернулся, чтобы сорвать рассеянные рукоплескания. Он был не в лучшей своей форме. Все эти капризы царицы! Однако играл так хорошо, как мог.

Александр поднялся, не глядя на Феникса. Вздернув подбородок, глядя прямо перед собой, он шел сквозь гудящую толпу, которая не спешила расходиться. При его появлении разговоры смолкали, но недостаточно быстро. Сразу же за пропилеями Александр обернулся, посмотрел Фениксу в глаза и сказал: