Война, тюрьма, сума, всё отходило на второй план, на первом
была Лиля. Жизнь стала книгой с невообразимым сюжетом, и теперь страница за
страницей, событие за событием пойдут неостановимо. Я не знал, что с нами будет
завтра, но уверен был, всё будет интересно, счастье нам на роду написано. А если и
беда случится, то так надо, – не познавши горечь бед, не узнаешь счастья радость.
Мы собирали афоризмы и особо выразительные строчки стихов, то она найдёт, то я,
именно с тех дней мне запомнилось навсегда: «Твоя судьба записана в Книге
вечности, и Ветер жизни листает её случайные страницы». Да, всё продумано
заранее и записано. Неспроста же я ей вручил тогда «Дикую собаку Динго, или
повесть о первой любви», а в ней события как раз в тех местах, где Лиля родилась, –
разве это не решено заранее? И война началась разве не для того, чтобы объединить
все седьмые классы в один, и чтобы мы с Лилей учились в третью смену и
возвращались домой вдвоём тёмными вечерами.
Забрали в армию самых старших ребят с нашей улицы.
Квартальная каждую неделю проводила собрания, приходили в основном старики,
домохозяйки и мы, школьники. Вслух читали газету. Создан государственный
комитет обороны в составе Сталина, Молотова, Ворошилова, Маленкова, Берия.
Теперь победа не за горами. На собрании по сбору тёплых вещей для фронта поднял
спор старик Синеоков, блажной, нечёсанный, с бородой как солома, – где наши
интенданты, почему они Красную Армию не снабжают? «Я в гражданскую воевал,
бесштанное было войско, в лаптях, но сейчас-то совсем другое время. Всего месяц
повоевали, и уже им тёплые носки собирай». Квартальная дала отпор старику за
отсталые настроения, а женщины начали стращать его: вот отправят тебя, куда
Макар телят не гонял. А Синеоков только рукой махал, – где порядок, почему
красноармейцы без портянок остались, куда их обмундирование девалось и опять:
«Я ещё при Николае служил, никогда к народу не обращались, чтобы варежки
сдавать и последнюю шерсть состригать». Старик на сходки приходил первым, и
даже сам сколотил скамейки, чтобы женщинам было на чём сидеть. Приняли
решение: на общем собрании домохозяек берём обязательство повысить свою
бдительность, беспощадно бороться со всякими дезорганизаторами тыла,
распространителями слухов и немедленно сообщать карательным органам о тех, кто
против нашей Родины. В другой раз читали сводку Советского информбюро,
женщины радовались, что захваченные в плен немцы чрезвычайно устали от войны.
«Только угроза расстрела гонит их на войну против Советской России». Наша
авиация нанесла мощные удары по танковым и моторизованным войскам
противника на Двинском, Слуцком и Луцком направлениях, результаты уточняются.
Старик Синеоков посмеивался и махал костлявой рукой, а бабы возмущались: в
газете напечатано, а он не верит. Ревекка Осиповна читала вслух «Советскую
Киргизию», про митинг еврейского народа в Москве. В Стране Советов евреи после
тысячелетних скитаний и преследований обрели дом и Родину-мать, которая
залечила бесчисленные раны, нанесённые в прошлом. Ни один еврей не должен
умереть, не воздавши фашистским палачам за невинно пролитую кровь. На митинге
выступали Маршак, Эренбург, Давид Ойстрах и другие писатели и музыканты.
Народный артист Михоэлс говорил: «Еврейская мать! Если даже у тебя
единственный сын, благослови его и отправь в бой против коричневой чумы». Илья
Эренбург обращался к Америке: «Евреи, в нас прицелились звери! Наше место в
первых рядах. Мы не простим равнодушным. Мы проклянём тех, кто умывает
руки». Ревекка Осиповна волновалась, голос её дрожал. Среди нас не было ни
одного еврея, но мы все поддержали митинг в Москве.
Мы с Лилей вместе ходили на эти собрания, а потом вместе
