В которой генерала Ковалева посещают призраки прошлого, он находит инструкцию в бункере, узнает совершенно неожиданные сведения, предается несбыточным мечтам и приказывает Стежневу поговорить с Натальей.
Короткая летняя ночь никак не могла вступить в свои права. На северо-западе разгоралось янтарное зарево белых ночей, а над самой Москвой тьма сгустилась лишь до тяжелых душных сумерек. Свет фар «Ниссана-Теана», за рулем которого сидел Ковалев, пронзал сумерки, высвечивая искорки роящихся мошек. В салоне никого, кроме самого генерала, не было. Машина стремительно двигалась прочь от Москвы.
Неожиданно в пиджачном кармане Ковалева завибрировало устройство в небольшом корпусе, похожем на портативную рацию. Он достал его и глянул на монитор детектора паразитных электромагнитных импульсов, приемную часть которого он так удачно и незаметно внедрил в организм Пичугина. Операция простая и отработанная для таких случаев. Сначала Стежнев распылил в салоне машины особый аэрозоль, вызывающий головную боль, а затем уже Ковалев предложил своему внештатнику «обезболивающую таблетку».
Впрочем, «таблетка», точнее ее оболочка, действительно являлась антидотом от распыленного вещества, но главное крылось под ней. Оказавшись в желудке, активировалась электронная начинка «таблетки», которая выпускала два игольчатых манипулятора, крепилась ими за стенку желудка и переходила в режим приема любых электромагнитных полей. Если этим полем оказывалось паразитное электромагнитное поле компьютера или данные, уходящие с антенны мобильного телефона, «таблетка» улавливала их и передавала на систему ведомственных ретрансляторов, которые по цепочке доставляли данные сначала в обрабатывающий серверный центр, где они расшифровывались, а затем на портативное устройство приема, находящееся в руке Ковалева. Таким образом, можно было считывать любую информацию с работающего компьютера или с мобильника в режиме разговора или передачи коротких сообщений.
Нажав кнопку приема, Ковалев прослушал разговор Натальи с Лемехом, затем сбавил скорость и прижался к обочине. Даже в сумеречном свете видно было, как побледнело его лицо. Чего угодно он ожидал, но только не этого. Лемех жив! Старый ученый таракан! Да ему уже несколько раз положено было умереть своей смертью! Сколько ему? Точно больше восьмидесяти. Но каков шельмец! Как он умудрился так ловко выйти из поля зрения?
Ковалев ощущал себя так, словно по неосторожности уронил камень в осиное гнездо у своих ног. Лемех жив! Это означало, что события пятнадцатилетней давности могут вылезти наружу. И тогда конец всему.
— Без паники! — приказал себе Ковалев.
Он подумал, что если Лемех молчал пятнадцать лет, то вряд ли станет поднимать шум теперь. Но это было справедливо лишь для условно стабильной ситуации, в которую не вторгались и не вторгнуться посторонние силы. Тут же стабильностью и не пахло. Евдокимова, тоже сучка, втравила в историю. И она с Лемехом в контакте — это предельно опасно. Пока у Евдокимовой зарубцевалась старая душевная рана, она тоже опасности не представляла. Но в паре с Лемехом они могут так взять Ковалева за яйца, что глаза вылезут.
«А не позвонила ли Евдокимова мне нарочно? — подумал он. — Не зря я встревожился. Если ей нужна была помощь, она могла бы обратиться по инстанциям в ФСБ».
А так, она могла позвонить от того, что за пятнадцать лет, причем вместе с Лемехом, разработала план мести и только ждала удобного случая.
«Ждала, когда я обосрусь, — четче сформулировал мысль Ковалев. — А когда не дождалась, стала ждать удобного случая, чтобы втравить меня в авантюру. В любую, по сути. В любое сомнительное дело. А тут чума. Чем не повод?»
Он хотел было тронуть машину с места, но понял, что просто не в состоянии ею управлять. Так нервы у него давно не шалили.
«Надо валить сучку, вот что, — твердо решил Ковалев. — И Лемеха обязательно. Если одну только Евдокимову вальнуть, это для него может стать поводом. Он старый, ему терять уже нечего».
