— Диалектик, — усмехнулся Госк.
— Я не очень понимаю, что сие слово означает, однако повторяю, что такого взгляда придерживается церковь. И живой тому пример — апостолы!
— Как просто у вас получается: живи по божьим законам, и ты чуть ли не ангел! Но жизнь-то не библия. Жить по ней — от неправды корчиться, а мы этого не хотим. Поэтому наша жизнь — осознанная борьба за свободу и счастье обездоленных и голодных. И победа будет за нами, большевиками. И знаете, почему? Потому что сын не против отца, а рядом с ним и революцию совершил, и, жизни не жалея, защищает ее. В единстве наша сила, и не страх нас объединяет, а любовь, общая цель. Без бога проживем, без цели — нет!
— Вы верующий? — спросил, нетерпеливо выслушав Госка, отец Сергий.
— Был. Теперь нет!
— Православный?
— Католик.
— В данном случае это не так важно, поскольку наши церкви, объединенные общностью учения о Христе, роднит и…
— Их роднит, — перебил Госк, — звериная жестокость к тем, кто несет людям слово правды! Именно это вы очень хорошо показали в воскресенье! Кстати, попутный вопрос: по какому случаю в тот день концерт на колокольне храма устроили? Кто в набат ударил? Не сами ли?
Настоятель храма пожал плечами:
— Бог ведает…
— Дело ваше, только сдается мне, что место настоятеля этого собора может оказаться вакантным!
Госк вышел из комнаты, а отец Сергий опустился в кресло. В висках стучало. Он поднялся, тяжело ступая, подошел к шкафу и, что с ним чрезвычайно редко бывало, достал графин с водкой…
Потом сидел, прислушивался, как в доме чужие люди ходят по комнатам, сараям, чердакам в поисках сына. «Жалкая чернь, порождение душевной темноты и глухоты, как я мог позволить вам унизить себя!.. Что ж, в другой раз буду и осторожней и настойчивее, борьба-то продолжается. Главное — сына не заполучили! Посмотрим, на чьей стороне удача будет»…
Закат побледнел. Вечер незаметно переходил в мягкую майскую ночь.
Оставив Карпа Данилыча Митрюшина в глухой лесной сторожке, где они скрылись после побега, штабс-капитан осторожно приближался к женскому монастырю.
Добровольский не испытывал ни голода, ни усталости: сильное нервное возбуждение заглушало все обычные чувства.
Лишь подойдя к заветному дому, он немного расслабился. Было по-прежнему тихо и спокойно, из-за монастырских стен не раздавалось ни шороха.
Штабс-капитан осторожно вошел в прихожую дома игуменьи. Келейница отсутствовала, в чуть прикрытую дверь на пол падала узкая полоска света. Игуменья была не одна. Прислушавшись, Дбровольский узнал басистый, родной голос отца…
Оба горячо обрадовались встрече.
— Обеспокоен был… и весьма, — обнимая сына, сказал священник, — опасался, как бы мужик, что весточку от тебя передал, не сообщил кое-кому…
— Карп Данилыч рекомендовал его как надежного человека.
— Смутные времена наступили, — уклончиво ответил отец Сергий, — от людей сейчас всякое можно ждать.
— И несмотря на это, ты не побоялся прийти? — с любовью глядя на отца, спросил Александр.
— Страх за жизнь детей гораздо сильнее страха за собственную жизнь… Особенно после таких трагических событий…
— Да, неудача постигла нас, но не все потеряно. Остались люди, готовые отомстить за смерть друзей!
Обычно мягкий голос штабс-капитана стал жесток, лицо посуровело, глаза потемнели, да и весь он изменился за эти дни, стал суше и строже.
— Считаю необходимым, — продолжил Александр, — отправиться на Дон.
— Мы об этом уже говорили с матушкой, — вставил священник.
— Да, — подтвердила игуменья, до того молчаливо за ними наблюдавшая. — Я также посоветовала отцу Сергию удалиться из города.
— Очевидно, так и придется сделать, — усмехнулся в бороду священник, — мне сегодня пригрозили лишить должности, а может быть, и того хуже…
Уходя, Добровольский протянул отцу листок.
— Передай, пожалуйста, Елизавете Дементьевне Субботиной. Она, верно, не знает, что я жив.
Отец Сергий спрятал записку.
Тихой майской ночью из глухих неприметных ворот женского монастыря выехал всадник. Проехав полверсты полем, он свернул на лесную дорогу, в чащу.
