— Точно, лучше не скажешь. Ну а теперь-то что у тебя есть? Почитай, полдесятины земли получил от новой власти, худо-бедно семян подбросили. Потому и скажи прямо, когда жилось тебе в усладу — тогда ли, когда земля была у богатеев, или ноне, когда она вся перешла к работящему крестьянству? Молчишь? Вот и рассудите теперь сами, мужики, чьи интересы защищает советское рабоче-крестьянское правительство.
— Уймись, Никитка, — снова заерзал на бревне Аверьян. — Я што, я как опчество. Отрезали землицы — низкий поклон, значит, власти Советской.
— Как «опчество», — в сердцах бросил Сергеев. — Ты за чужими спинами не прячься. Смекай: будешь сидеть сложа руки — опять ярмо на шею накинут. Тот же кулак, тот же поп. Снова купец, фабрикант нас в цепкие лапы зажмет. Снова свинцом трудовой люд будут кормить. Одна у нас сила — власть Советов рабочих и крестьян. Поэтому и защищать ее надо. Она нас, а мы ее. Тут одними поклонами не отделаешься. Посмотри, сколько врагов у нашей власти! Но силу нашу измерь — велика она, нет ей предела!
Сергеев вытер рукавом вспотевшее лицо, оглядел собравшихся твердым взглядом, остановился на Ферапонте, словно желая, чтобы последнее слово осталось за председателем.
— Вот я и говорю, пришли-то мы к тебе за советом: пускать мазуриков в деревню али от ворот поворот дать?
Все разом посмотрели на Ферапонта, напряженно ждали ответа. И Маякин вдруг понял, как велико и значимо то, что он скажет:
— Оно, конечно, братва, сидеть по избам, дожидаясь, пока прихлопнут, как мух, резона мало. Я вот давеча так размышлял: как веник легко разломить, разобрав по прутикам, а крепко связанный не разломаешь. Так и мы, бедняки, поодиночке — ничто, а вместе — сила.
— Дело молвил, председатель, — поддержал Никита. — А теперь по домам, и через час встречаемся у Свиной горы. Какое есть оружие, топоры, вилы берите с собой. Мужик, он и гневом силен.
Вечерняя заря бросала последние тени, когда все собрались вновь. Сердце председателя радостно забилось, когда он увидел, что мужиков собралось гораздо больше, чем предполагалось. Среди крестьян увидел и сына. «Знать, понял, что к чему!» — обрадовался за Петра Ферапонт, с легким сердцем готовясь к встрече с бандой. Но Сергеев отрезвил:
— Людей действительно много, но с пятью берданками много не навоюешь. Посылай-ка сына в город, пусть предупредит.
Деревню Петр пробежал споро, хотел было отдышаться в надежде, что никакой банды нет и не будет, ко вдруг — выстрелы, крики. Потом на берегу реки что-то вспыхнуло и веселыми огненными языками устремилось к небу. Костры шумно, с гулом, разгорались, щедро брызгая красно-золотыми искрами. Маякину-младшему показалось, что в этой посветлевшей темноте его видно со всех сторон, и он заторопился к дубраве.
Госк выслушал сдержанно, усадил на скамью, налил кружку воды. И пока Петр пил большими жадными глотками, что-то приказал дежурному, и тот закрутил ручку зуммера…
Наступило воскресенье.
До начала заседания исполкома оставалось меньше часа, и Бирючков, разбираясь в письмах, ходатайствах, жалобах, просьбах и массе других бумаг, невольно вслушивался в гулкий колокольный звон, что плыл над городом.
«Ишь раззвонились», — неприязненно подумал он, стараясь сосредоточиться на своем, но это не удавалось, потому что из глубины сознания всплывало подозрение: то, о чем предупреждал Илья Субботин, началось.
— Ты слышишь? — спросил Кукушкин, торопливо входя в кабинет. — Это мне не нравится.
Следом пришли остальные члены исполкома, стали говорить, что люди в городе собираются группами, настрой воинственный.
«Да, Субботин был прав!»
— Товарищи! — Тимофей Матвеевич обвел всех взволнованным взглядом. — Кажется, мы упустили критический момент… Я упустил… Меня предупредили, что сегодня возможно выступление против Советской власти в нашем городе. Я колебался, не был до конца уверенным…
— Погоди, Тимофей Матвеевич, бить себя в грудь, успеешь. Сейчас надо решить, что еще можно сделать. Вот и давайте решать!
Кукушкин сказал резко и громко, почти выкрикнул. Но именно это и нужно было, чтобы стряхнуть с председателя опасную растерянность.
