— Да, Иван Поликарпович, — начал горячо Александр, — мы все нужны друг другу в такой час. И я надеюсь, я верю, что вы, как истинный патриот отчизны…
— Ну нет! — оборвал Гребенщиков. — Вы эти шуточки бросьте! Одни словеса! Не люблю, не понимаю и не признаю!
Он забегал по горнице, маленький, толстый, с багровым лицом, приглушенно выкрикивая:
— Слыхали и про отчизну, и про патриотов! Бабьи сказки! Думаете, мы продотрядников били за свободу? Пустое! За себя, за свой карман и жизнь свою! А вы за отчизну хотите совдеповцам хребет переломить? Ерунда, за свое добро бьетесь! Потому что свобода — это деньги, а без денег кому нужна свобода!
— Пусть так, — с трудом остановил его Добровольский, — пусть так! И хотя я с вами не согласен, в данном случае важно другое…
— Все, что вы скажете, я знаю наперед, — тяжело дыша произнес Иван Поликарпович, зло поглядывая на штабс-капитана. — Вы будете призывать меня подняться против большевиков. Но уговаривать меня не надо, я и сам… того…
— Вот и прекрасно!
— Прекрасного-то мало. Не пойдут за вами наши люди, веры вам мало. Мы уж как-нибудь сами.
— Но это же самоубийство! — начал волноваться штабс-капитан. — Мы хотим совместных действий.
— А оружие у вас есть? — спросил вдруг совсем другим тоном Гребенщиков.
— Оно, можно считать, на полпути к вам, — быстро ответил Добровольский.
— Да ну! — удивился Иван Поликарпович. — Стало быть, ехали сюда в уверенности…
— Пусть будет так, — ответил Александр, чуть заметно улыбнувшись.
— Так, да не так, — не поддержал Гребенщиков. — Народ у нас кондовый, объяснять что — живот надорвешь.
— Попробуйте, Иван Поликарпович, вас послушают.
— Может, послушают, может, нет, — уклончиво ответил тот.
Продолжать разговор становилось бессмысленным, и Добровольский, обещав вернуться к ночи, отправился в лесную сторожку.
Если бы несколько месяцев назад Александру Сергеевичу сказали, что он сумеет за один день отмерить столько верст, скрываясь от людей, штабс-капитан счел бы это нелепой шуткой. Но сейчас, возбужденный предстоящими событиями, в которых ему отведена далеко не последняя роль, он уверенно шагал по тропе, чутко вслушиваясь в ласковый лесной гомон.
Тропа крутила меж деревьев. В некоторых местах сосны, высокие и безукоризненно стройные, так переплелись кронами, что лучи солнца едва просачивались сквозь живую крышу. Легкий сумрак напоминал о доме, отце с матерью. Вспомнилась Лиза. Ясная прежде судьба ее вырисовывалась теперь в беспокойно-тревожном, свете. Многое испытала она, но предстояло несравненно больше. Подумалось: не напрасно ли кладет на ее плечи такую тяжесть, выдержит ли?..
Потом начало подкрадываться беспокойство. По подсчетам он должен был уже выйти к сторожке, но лес шел сплошным массивом, не виднелся ни густой березняк, ни сцепившийся ветвями ельник.
Постояв минуту в раздумье, Добровольский вернулся немного назад, к теряющему силы после ухода вешних вод лесному ручью, что бежал близ засохшей сосны, от которой надо было взять круто влево.
Увидев умершее дерево, штабс-капитан решил хоть чуточку передохнуть, но, услышав пофыркивание лошади, спрятался в густом кустарнике, приготовив оружие.
Всадник ехал спокойно. Что-то в его молодом лице показалось знакомым. «Вроде бы Карпа Данилыча сын? Не начал бы палить с испугу».
Но штабс-капитан плохо знал Митрюшина. Услышав предупреждающее покашливание, Миша повернулся к Добровольскому и выжидающе посмотрел, стараясь вспомнить, где встречал этого исхудалого, почерневшего, в пропыленной офицерской форме человека.
Добровольский назвался, и Митрюшин усмехнулся:
— Так это вы сын отца Сергия. А меня откуда знаете?
— Наслышан…
— А караулите кого?
— Не вас. Но рад, что именно вас встретил. Не удивляйтесь, моя радость эгоистична: по-моему, наши пути идут в одном направлении и вы не откажетесь подвезти усталого попутчика.
— Ловки, — ответил Митрюшин. — Да что там, — продолжил он после короткого раздумья, — коли так, садитесь.
Ехать вдвоем было неудобно, но штабс-капитану эти последние версты показались самыми удачными.
Дорогой молчали. Но в сторожке, где их встретил Карп Данилыч, Миша не выдержал:
