Этого не ждали. В семь часов вечера в милицию сообщили о том, что на заводчика Смирнова Петра Федоровича совершено покушение. Через час Госк докладывал Кузнецову о результатах осмотра места происшествия.
Смирнова, тяжело раненного выстрелами в спину и левое плечо, нашли у окна, одно стекло которого было разбито. Единственный в доме человек — служанка, — средних лет женщина, услышав выстрелы, спряталась в самой дальней комнате и просидела там, пока тишина и любопытство не заставили подняться на второй этаж. Увидев лежащего в крови хозяина, она с криком выскочила на улицу.
Кто приходил к Смирнову, не знает, ходила за продуктами, а когда вернулась, услышала у Петра Федоровича в кабинете возбужденные голоса, а потом стрельбу. По ее словам, разговаривали двое — хозяин и еще кто-то, уходили тоже двое или трое. Уходили торопливо, но не бегом. В комнате Смирнова порядок, следов борьбы или обыска нет. Хозяин без сознания, иногда очень невнятно произносит имя, похожее на «Ваня».
— Может быть, Трифоновский? — предположил Госк.
— Вряд ли, — ответил Кузнецов после короткого раздумья. — К убийце так не обращаются.
— Но ведь стреляли в спину. Смирнов мог и не ждать выстрелов, спокойно разговаривать.
— Но служанка говорит, что голоса были возбужденные.
— К этому моменту, к моменту выстрелов, могли успокоиться.
— Почему тогда разбито стекло? Наверняка он пытался что-то крикнуть, позвать на помощь. К тому же какие у заводчика Смирнова могут быть дела с главарем банды?
— Какие обычно, — усмехнулся Госк.
— Но ведь ничего не взято!
— Так утверждает служанка, но она могла и не знать, что хранит у себя хозяин.
— Но зачем стрелять? Шум, риск. А это должно быть оправдано.
— А зачем было стрелять в часовщика Бабурина? — вопросом на вопрос ответил Болеслав Людвигович. — По манере очень похоже на Трифоновского: тот не любит свидетелей.
— То, что преступление на Соборной улице совершил Трифоновский, еще не доказано.
— Почти доказано, Николай Дмитриевич.
— Вот когда у нас не будет слова «почти», — поправил Кузнецов, — тогда и начнем сравнивать, обобщать и делать выводы.
— Но ведь предположение, что в преступлении на Соборной замешан Трифоновский, — ваше!
— Я и сейчас этого не отрицаю. Но это именно предположение, требующее, как и любое другое, проверки и подтверждения.
— Но когда предположение перерастает в уверенность, я думаю, тратить время на всевозможные проверки и перепроверки нецелесообразно.
— В русском языке есть мудрая пословица: «Семь раз отмерь — один отрежь!»
— Вряд ли она подходит под все случаи жизни.
— К нашей работе это должно подходить всегда, и я хочу, чтобы меня правильно поняли: чем острее нож, тем осторожнее им надо пользоваться. — И неожиданно спросил: — Помните, как зовут сына Смирнова?
— Кажется, Иван… Да, Иван Петрович… Ваня… Вы думаете?.. — Госк вопросительно посмотрел на Кузнецова.
— Допустим, разговор шел о сыне, — произнес тот медленно, словно что-то перебирая в памяти. — Тогда мы должны спросить себя: почему отец вспомнил о нем именно в эти минуты?
— В эти минуты, — пояснил Госк, — поручик проводил время в трактире Гребенщикова. Это установлено совершенно точно.
— Тем более! Из чего можно сделать вывод, что Смирнов-старший знал стрелявшего или стрелявших и разговор, а может быть, спор шел о каком-то общем деле.
— Кто-то из бывших? Субботин? Добровольский? Гоглидзе? Или все трое?
— Вполне возможно, — все так же неторопливо ответил Кузнецов. — И если это так, то дело надо рассматривать совсем в другом свете… Сходи-ка, Болеслав Людвигович, к Боровому, он занимается бывшими.
Вопрос Боровому не понравился.
Госк понял это, увидев, как поморщился и затеребил военком свои вислые усы. Но отвечать надо было, и он ответил:
— Гоглидзе в городе всего три недели, никогда здесь прежде не бывал, приехал сюда вместе со своими друзьями-офицерами, с которыми познакомился на фронте. Сам из Батума, но туда возвращаться не может. Почему? А кто его знает, верно какая-то история, сам понимаешь, Кавказ, свои обычаи. Ну да нам от этого не легче. Все эти куцые, прямо сказать, сведения мы добыли от других лиц. По крохам. Нас ротмистр не удостоил, так сказать, чести своим посещением… С другими и проще и сложнее. Оба у меня были. Поручик, теперь, понятно, бывший поручик, Субботин, как мне кажется, будет работать у нас. Да-да, не удивляйся! Об этом уже был разговор с Бирючковым. У того, правда, отношение к офицерам недоверчивое, да и у меня тоже, но я, однако, убежден, что все они, все, как один, врагами быть не могут, есть среди них и просто запутавшиеся. Как, например, Субботин. К тому же человек он стеснительный и ранимый. Совсем не похож на Добровольского — слишком вежливого и предупредительного… Позвольте, говорит, отказаться, дело, знаете ли, сложное для меня, вряд ли я смогу вам быть чем-либо полезен. — Военком произнес это с особым выражением, и Госк сразу представил себе красивого, благовоспитанного и осторожного штабс-капитана. «И это только три человека — и каждый загадка, — подумал он. — А сколько таких! И они проходят мимо нас!»
