— Чем вы занимались после двух ночи?
— Прогуливалась, — несколько высокомерно ответила Борисихина. — А что, была прекрасная погода! Вы даже не представляете, каков наш город весенней ночью!
— Красивый?
— Обалденно! — заверила Борисихина. — А кроме того... я не могла идти домой. Муж начнет скандалить, ругаться, а что самое страшное — начнет правильные слова произносить... Испортил бы мне все настроение.
— Не любите правильных слов?
— Терпеть не могу. Правильные слова все мы можем произнести в необходимых количествах. А тот, кто их произносит, по глупости или по какой еще причине почему-то считает, что только ему они и доступны. Это невыносимо.
— А почему вы решили, что ваш муж был дома?
— Где же ему быть? Он у меня порядочный, спит дома, пьет дома... Хотя нет, вру, он не пьет. Как только сил хватает у человека — ума не приложу.
— Значит, вы не видели его дома?
— Странные вопросы вы задаете. Не то ловите меня на слове, не то не можете понять простой вещи... Как я могла его видеть, если в дом не входила, а окна темные? Что я, по-вашему, кошка?
— Как знать, — усмехнулся Демин, — Мне трудно судить. Хочу задать вам самый простой вопрос. Зачем вы вчера пришли к Жигунову?
Борисихина рванулась было ответить, даже улыбнулась своим еще не произнесенным словам, но вдруг осеклась. Посидела, глядя в окно, передернула плечами, будто отгоняла от себя какие-то раздражающие мысли.
— А вы знаете, — сказала она, — я когда-то поступала в художественное училище — провалилась. На следующий год провалилась в музыкальное. В двадцать лет поступила в педагогический институт и ушла со второго курса. Два года отсидела за кассовым аппаратом в гастрономе. Знаете, что было самым страшным? Когда приходили бывшие одноклассницы. Учителя приходили, и знаете, что мне говорили, пока я им чеки выбивала? Они говорили, что любая работа почетна, и прятали при этом глаза... Однажды, когда моя любимая учительница, как говорится, сказала, что я работаю очень хорошо и быстро и, главное — вежливо, я обложила ее матом. И не жалею об этом до сих пор. Она перестала ходить в наш гастроном.
— А вам каково там жилось? — спросил Демин.
— Очень дружный коллектив оказался в магазине. Именины, дни рождения, обмывания всего на свете — от младенцев до квартир... Потом пошли маленькие хитрости, ведь застолья надо как-то отрабатывать. Вы не думайте, особых обманов не было. Получаем, к примеру, на обертки рулон бумаги, а в нем, скажем, тонна. И мы эту тонну бумаги продаем вместе с колбасой, маслом, сыром, по цене этих продуктов. И, никого не обвешивая, получаем честные три-четыре тысячи рублей. Этого нам вполне хватало.
— Обидно, — обронил Демин.
— Знаете, уже не очень. Пошла другая жизнь. А та, примерная, так далеко...
— Вы не ответили...
— Помню, — перебила Борисихина с грустной улыбкой. — Помню, товарищ следователь, и не собираюсь уходить от ответа. Пошла к Жигунову, чтобы выпить, побыть среди людей, которым ты совершенно безразлична и которые тебе безразличны... Водка, конечно, зло, но, когда хорошо выпьешь, все в тебе ослабевает — и боль, и ненависть, и слезы уже никакие не слезы, а так, жидкость из глаз... Мужа тоже будете допрашивать?
— Положено.
— Он хороший парень, вы его не обижайте... Вся его сила воли, все способности и устремления свелись к тому, чтобы удержаться от выпивки, от всех нехороших соблазнов, от дурного влияния, от плохих друзей... Удержался. Ну и что? Люди сильны не тем, от чего отказались, а тем, чего добились. Ему нечем похвастать... Жена и та...
— Он может убить человека?
Борисихина быстро взглянула на Демина, и он увидел в ее глазах не растерянность — сожаление. Она словно разочаровалась в нем, в Демине, и не считала нужным это скрывать.
— Простите, но ваш вопрос кажется мне... глупым.
— Что делать, служба.
— Если у вас на глазах кто-то попытается, скажем, обесчестить вашу жену, вы что же, статьи будете цитировать? Или булыжник из-под ног возьмете?
— Подпишите, пожалуйста, протокол, — вздохнул Демин.
