Не одна во поле дороженька - страница 8
«Судьба будущего мира на московской заставе, Пашенька. Решит солдат в окопе, быть или не быть потрясению от помрачневшего ума Германии». «Вот когда поймем, какою свободою жили».
Рассуждения Ловягина о коне, устремленном в грядущее, об апокалиптическом всаднике становятся как бы отголосками литературных образов — от Гоголя до Блока, и сам он, далекий от всего того, чем жил народ в ту пору, делится с сыном мыслями о тайне, заложенной в каждом человеке, тайне, являющейся храмом, картиной, песней, «кровью и отчаянием».
Тайна таланта, души, красоты, природы волнует так или иначе всех героев Ревунова, даже злодеев и горемык, вроде Мити Жигарева. Доведенный до отчаянья, вконец запутавшийся, Митя решается на убийство. Но прежде чем войти в дом Стремновых, идет к Угре.
«И вдруг упал на берегу, подполз к воде.
— Милая, утоли! — со слезами сказал он, целуя кремнистые камни и воду».
И у каждого из живущих в романе все лучшее связано с этим берегом и лесом, с этими бочажками, родниками, с этими холмами, где стояли насмерть прадеды, завещая сынам и правнукам так же стоять за родную землю.
Отсюда, из глубин истории, увиденной глазами современников, подставивших свои плечи под ее тяжелое колесо, и берет начало уверенность писателя в том, что «все решает народ». Ибо решения эти оплачены самой дорогой ценой — жизнью.
И. ДЕНИСОВА,
кандидат филологических наук,
критик.
ВЕСЕННИЙ ПЛАЧ
Рассказы
ВЕСЕННИЙ ПЛАЧ
Когда наступила ночь и в черноте замерцали звезды, Тимофей Курьянов присел на пенек — будто бы закрутить на ноге обмотку. Обождал с минуту и осторожно, скрываясь за кустами, кинулся в чащу. Товарищи окликнули его. Не отозвался — стал за сосну. Покачиваясь, она тяжело давила стволом ему в плечо.
— Сбежал гад, — донесся голос старшины.
Они пошли дальше через лес к линии фронта. А Тимофей улегся под кустом. Земля сырая, холодная; близко болото, доносился оттуда плещущий шелест яверя. Гимнастерка промокла, липла к телу.
Он выбрал место посуше. Но теперь скрипел и скрипел под ухом корень сосны: «скр-р», «скр-р».
«Хуже собачьей жизни, — подумал Тимофей. — Хуже. А все вот из-за этих командиров хреновых: «Дойдем, ребята, вперед!» Поди дойди без куска хлеба!»
Долго Курьянов ворочался — не мог заснуть: и холодно, и тревожно. Между стволами далеко-далеко вдруг всплыл огненный шар. Тимофей следил за ним, затаив дыхание, пока огонь не пропал, и вокруг снова сомкнулась тьма.
«Немец… все прет и прет. Не сто́ит, пожалуй, в деревню лезть, переждать надо. А то горяч он со зла-то на нас. Да… Вот она, жизнь — овца среди волков. И глянуть страшно вокруг. Прячься и не дыши. А как заметят — тут и конец».
Двое суток он отсиживался в лесу — вблизи от дома. На третьи сутки решился наконец выбираться. Крутило живот от черники и от гнилой воды, которую пил из мочажин среди мха. Едва волочил ноги. В деревне — на другом конце — тонкими голосами лаяли собаки. Почудилось, что и войны-то нет, ничего не изменилось, по-старому живут в деревне: так тихо, и росным укропом с огородов тянет.
Украдкой вошел в свою избу. Растворил дверь — тьма словно бы колыхнулась, обдала лицо душным теплом. Трещал сверчок, но как только Тимофей дотронулся до печи — умолк.
— Стеша, это я… Слышишь? — прошептал Тимофей.
— Кто такой? Кто здесь? — отозвался испуганный женский голос.
Она вскрикнула и сильно рванулась, когда Тимофей схватил ее.
— Тш-ш, лешая!
Себе не поверила, что услышала мужнин голос. Торопливо ощупала его заросшие щеки, голову, колючую после стрижки.
— Погоди, — остановив ее руки, проговорил он, — на самом деле или показалось мне, когда в сенцах стоял, — кашлянул будто кто-то на чердаке?
— Это наш, — сказала Стеша. — Раненый. На огороде третьего дня подобрала. Идти не может. Под снопами на чердаке спрятала. Жить-то как охота!
— Да. Сошлись две плиты железные — нажмут кровушки из белых наших тел… Дала бы перекусить чего, а то и жать из меня нечего… А он кто же будет — солдат?
— Звезда на рукаве. Молодой еще, как ты, Тимоша.
— И у меня звезда есть — в небе. Какая только — не знаю.
Стеша слезла с кровати, хотела зажечь коптилку, но Тимофей остановил ее.
