Но все-таки
он жил, мыслил, в его голове соответственным образом отражалась
действительность и претворялась в собственную картину мироздания. Была она,
может быть, тривиальна и даже убога, но... — была, являясь к тому же
единственным местом, где мог он без опаски самовыражаться и реализовывать свои
сокровенные желания. Там он был судьей и палачом своих обидчиков, там он всегда
был победителем, и чем далее — тем более безжалостным и безпощадным. Зло,
которое с младенческих лет сопровождало его, безцеремонно попирая его
самомалейшее человеческое достоинство, постепенно переместилось внутрь его
естества и быстро возросло там. Оно превратилось в море черных бурлящих вод,
заполнивших все впадины и пустоты его сознания. Оно закипало и вскидывалось
огромными волнами, когда извне приходила обида или оскорбление. Его укоряли, а
он в ответ выливал им на головы все мыслимые оскорбления и зложелательства; ему
били подзатыльники, а он — убивал, оставаясь внешне полностью индифферентным.
Не встречая достойного с его стороны сопротивления, эта темная сила преображала
его, уподобляя себе самой. Иногда в снах он видел свое отражение в тех темных
водах и ужасался его отвратительному безобразию; он пытался бежать, но черная
вода всегда настигала его и покрывала по грудь, по шею, с головой... Он кричал
и чувствовал, как множество чьих-то мерзких холодных рук из глубины хватают его
и тащат куда-то в самую-самую жуть. Черная же вода изливалась мощным
неудержимым потоком, срывая с места огромные здания и целые города и, наконец,
обретая силу вселенского потопа, покрывала всю землю... А иногда, очень правда
редко, ему снилась какая-то женщина. Она всегда приходила в светлом платочке и
таком же светлом платье, но лица ее почему-то было никак не разглядеть. Часто
она просто молча смотрела на него, но иногда разговаривала и о чем-то просила.
Наутро он забывал, о чем, — будто кто-то незаметно выкрадывал из его памяти все
ее слова, — но одно все-таки помня: они побуждали к чему-то позабытому, не
свойственному ему теперь. И еще: после каждого такого сна он, встав с кровати,
обязательно подходил к окну и смотрел на церковь. Долго. Будто пытаясь что-то
прочитать на ее потемневшем от времени куполе...
В другие дни
он тоже видел из окна церковь. Только в голову тогда приходили иные мысли: наплывало
глухое раздражение и недовольство, как будто эти белые некогда стены,
увенчанные луковкой с крестом, виноваты во всех его напастях и бедах. Темная
вода вскипала ненавистью, и ему хотелось разрушить, разорвать эту картинку в
оконной раме, что он мысленно и делал, сразу после этого успокаиваясь.
Книги,
которые он прочитал, можно было перечесть по пальцам одной его руки — их бы
вполне хватило. Его знания об огромном человеческом мире, раскинувшемся в толще
веков и необъятности континентов, были крайне скудны. Но от того он не
чувствовал себя ущербным, как, впрочем, и от своей физической слабости: между
ним и целым миром пролегла полоса темной воды, на поверхности которой писалась
летопись его побед над сильными, умными, дерзкими, удачливыми — над всеми, кто
однажды попадал в сферу его восприятия.
После
восьмого класса он пошел в ПТУ учиться на автослесаря. Потом работал в
автоколонне. От армии его освободили по причине плоскостопия. Раньше ни о чем
подобном он и не подозревал — была лишь тупая боль при ходьбе, к которой он
давно привык и не замечал. После медкомиссии он долго рассматривал свои ноги,
выворачивая кверху ступни, но ничего особенного так и не усмотрел. (Через
несколько лет он с режущей душу тоской будет вспоминать это мгновение — каждую
мозоль и заусеницу на своих расплющенных ногах, — а зубы до боли прикусят
распухший язык...). В это время Сергей уже в полной мере приобщился к
спиртному — это было нормально в его среде, за это его никто никогда не
осудил...
* * *
Наступил
197... год. Отец в очередной раз вернулся из мест не столь отдаленных. В свои
сорок с небольшим был он практически полным инвалидом: туберкулез съел легкие,
а водка основательно иссушила мозги. В его лексиконе преобладал отборный мат, с
помощью которого он и общался с миром, выражая всем свое твердое неодобрение.
Сергей теперь частенько пристраивался на кухню к общему застолью и выпивал
наравне со всеми. А пили все, от чего только можно было запьянеть: пиво,
водку, дешевое вино, самогон, брагу, одеколон; когда не было этого — пили
нечто из аптечных пузырьков и даже клей БФ. Закусывали редко, да и зачем это,
когда цель — одурманить мозги? Потом спали кто где: на кроватях, на полу, в
туалете... В порядке вещей были всякие мерзкие выходки. Чувство здорового стыда
давно было выставлено за их обшарпанную дверь.
