— А говорите — не воруете, — поймал его на слове новый знакомый.
— А кто видел? — слишком громко рассмеялся Федя, и остальные поддержали его.
Тарас Поликарпович и сам не заметил, как втянулся в бродяжнический образ жизни и превратился в самого настоящего бомжа. К тому же спиртные напитки теперь были его неотъемлемой частью, без них он уже просто не мог существовать. И в плохие дни, когда не удавалось заработать хотя бы на бутылку водки, он тяжело переживал похмельный синдром. Одежда его даже отдаленно не напоминала ту, в которой он впервые встретил Сидорыча и Федора. Пальто он продал за литр водки, а норковую шапку за три бутылки. Но старая телогрейка и спортивная шапочка неопределенного цвета уже не тяготили его.
Так он дотянул до теплых дней. Однажды, слоняясь без дела по залу ожидания, он подобрал около мусорной урны свежую, не совсем затоптанную газету и сунул ее в боковой карман пиджака. День выдался на редкость неудачным. Троица не заработала ни гроша. К своему теперешнему месту обитания Тарас Поликарпович возвращался с больной головой и голодный. Сидорыч, свернувшись калачиком, дремал на одной из откидных полок. Федя еще не вернулся.
Мирошниченко молча влез на верхнюю полку и развернул газету. На глаза попались стихи:
К чему стремился,
Жилы рвал?
Чего достиг и потерял?
На жизнь богатую польстился,
А чем закончится — не знал!
И годы за спиной,
И нет просвета впереди!
Что станется со мной?
Остановись мгновенье, погоди!
По должности — я охранял чужой покой,
По совести — переступал закон.
Земля горит сегодня подо мной,
Вся жизнь поставлена на кон!
Настало время подвести черту,
Давно продал я душу черту.
Не думал, не гадал и за версту,
Что платить придется по большому счету.
«Про меня написано», — подумал Тарас Поликарпович, прерывая чтение. Как раз в это время вернулся Федя в перепачканных в грязи ботинках. Он был явно не в духе. Без разрешения вырвал у Мирошниченко газету и обтер ею ботинки.
— Совсем обнаглел молодой! — Мирошниченко спрыгнул с полки и ударил Федю по лицу.
— Значит, такая твоя благодарность за то, что мы тебя приютили? — брызгал слюной молодой бомж, размазывая кровь по лицу из разбитого носа.
— Иди отсюда! — Тарас Поликарпович дал ему ногой под зад. — Будешь еще мне читать нравоучения. — Он нагнулся и хотел поднять газету.
— Сам катись! — Федя наступил ногой на газету, прищемив противнику палец. — Вообще выметайся из нашего вагона!
Бывший подполковник взвыл от боли и свободной рукой дернул бомжа за ногу. Тот упал и ударился головой. Мирошниченко оседлал обидчика, схватил его за волосы и четыре раза ударил головой о пол.
— Не надо! Ты убьешь его! — подал голос Сидорыч, долгое время молчавший. Но он опоздал. Тарас Поликарпович остановился и, словно очнувшись после нервного припадка, уставился на бомжа. Красная лужица, растекавшаяся вокруг головы несчастного, удивила его самого. Он перевернул Федю и обнаружил железную шпильку, торчащую в деревянном полу, диаметром с большой палец руки. Мирошниченко приложил два пальца к шее бомжа, пульс не прощупывался.
— Поздно, батя, — ответил он пожилому бомжу. И как бы оправдался: — Ты же видел, что он сам напросился.
— Мы с ним пять лет вместе, — захныкал Сидорыч. — Я без него… — Но, встретившись с остекленевшим взором убийцы, он осекся и замолчал.
— Пять лет, говоришь? — Убийство человека для Тараса Поликарповича было не впервой. Его не мучила совесть, и он не жалел о случившимся, а думал лишь о том, как замести следы. Оставлять в живых свидетеля он считал излишним риском. Мирошниченко еще раз склонился над Федей, выдернул из его ботинка шнурок и пару раз дернул, проверяя на прочность.
— Что ты надумал? — Сидорыч испугался за собственную жизнь и попятился в глубь вагона, пока не уперся в стену. — Не убивай меня, пожалуйста, я никому не расскажу. — В глазах у него помутнело.
— Ну ты даешь, батя! О чем подумал? — Тарас Поликарпович старался успокоить очередную жертву, но на лице его застыла страшная маска. Приблизившись к бомжу вплотную, он резким движением накинул шнурок и затянул его вокруг шеи несчастного.
