Пинкертон отвел последнего в сторону.
— Какая у вас фабрика? — спросил он.
— Фабрика химических продуктов!
— Каким образом погиб Чарльз Голлис?
— Я этого и сам себе еще не уяснил! Я положительно не понимаю, каким образом он мог попасть в машину. Никто этого не заметил, а потому никто и не может рассказать, как было дело!
— Разве в помещении вместе с Толлисом не было других рабочих?
— В момент несчастья там никого не было! Это произошло незадолго до окончания работ и рабочие вышли в умывальную комнату, чтобы пообчиститься!
— Почему вы не можете понять, каким образом Голлис попал в машину?
— Да потому, что для этого он должен был бы нарочно вскочить на машину! Если бы маховик схватил его сбоку, то он так и был бы найден на маховике, между тем как он лежал внутри самой машины, в стороне от маховика!
— И вы не находите для этого объяснения?
— Возможно только, что он намеревался смазать какую-нибудь часть машины, нагнулся над нею, был охвачен головокружением и свалился вниз! Но трудно предположить, чтобы Голлис, незадолго до окончания работ, задумал смазывать машину, не говоря уже о том, что это вовсе не лежало на его обязанности; для этого есть механики, а он не механик!
— Я позволю себе, мистер Кроминг, посетить вас завтра в вашей конторе! — заключил Пинкертон и распростился, заручившись разрешением осмотреть фабричное здание ночью.
Около полуночи он пришел на фабрику и дежурный сторож показал ему место, на котором произошло несчастье с Чарльзом Голлисом.
Но никаких следов он там не нашел, а потому вскоре ушел с фабрики и вернулся в гостиницу.
На другое утро Нат Пинкертон первым делом отправился на почту и послал телеграмму в Нью-Йорк, в которой он приказывал своему помощнику Бобу Руланду немедленно приехать в Норвуд.
Затем он отправился на фабрику Эдварда Кроминга и застал владельца фабрики уже в конторе.
— Вы так рано? — воскликнул Кроминг, завидев Пинкертона. — Обыкновенно я в такое время еще не бываю здесь, но сегодня мне дома не сиделось, да к тому же я и знал, что вы будете!
— Мне лично очень приятно, что вы уже здесь, мистер Кроминг! — ответил Пинкертон. — Я хочу вас попросить показать мне вашу фабрику, а в частности то помещение, в котором произошло несчастье с Голлисом!
— С удовольствием! Но, простите меня, я не совсем понимаю, для чего вам нужно видеть фабрику? Разве вы допускаете возможность, что тот, кто напал на мистрис Голлис и похитил деньги из шкапа, работает у меня на фабрике?
— Эту возможность я допускаю; скажу больше — я в этом уверен!
— Что вы! Ведь это непостижимо! Но если так, то я готов ко всему, — требуйте от меня все, что хотите!
— Отлично! Когда мы с вами после обхода вернемся сюда, мы побеседуем, а теперь прежде всего осмотрим фабрику!
— Я готов!
— Виноват! Одну минуту!
Пинкертон отошел в угол. Когда он обернулся, Кроминг вскрикнул от изумления.
— Но ведь это поразительно, мистер Пинкертон! — произнес он. — Вас теперь и узнать нельзя!
И действительно, сыщик совершенно изменился: теперь он носил темные усы и золотые очки; никто не узнал бы, кто он такой на самом деле.
— Видите ли, — произнес он, — вчера вечером, когда я входил в дом Голлиса, меня многие рабочие видели, а я не хочу, чтобы меня сегодня узнали! Вас же я попрошу обходиться со мной во время обхода, как с каким-нибудь приезжим приятелем!
— Отлично! Будет исполнено!
Они вышли из конторы и направились к фабричному зданию. Медленно проходили они по отдельным помещениям. Пинкертон везде останавливался и выслушивал объяснения владельца предприятия.
Наконец они дошли до того помещения, где накануне произошло несчастье.
Кроминг показал сыщику машину, в которую попал Чарльз Голлис и рассказал ему о вчерашнем событии.
Слушая внимательно разъяснения Кроминга, Пинкертон зорко, но незаметно, наблюдал за всеми рабочими, находившимся в этом помещении, так что ни один из них не ускользнул от его внимания.
Возле какого-то большого котла, в котором кипела какая-то жидкость, стоял огромного роста мужчина в синей блузе. Лицо у него было желтоватое, бритое, волосы темные, щетинистые; он от времени до времени поглядывал на пришедших, и в особенности на сыщика, который, казалось, не обращал на него никакого внимания.
