Нат Пинкертон — король сыщиков - страница 21

Преступник обеими руками схватился за голову.

— Нат Пинкертон! — дрожащим голосом произнес он.

Вдруг он покачнулся и, опрокинув стол, растянулся на полу; на губах его выступила кровь.

Танцовщица, дрожа всем телом, ушла из кабинета.

Моррисону, вошедшему в кабинет вслед за своим начальником, не пришлось применять наручников.

Д-ра Грилея отправили в больницу при тюрьме.

Он пришел в себя лишь на следующий день и видно было, что смерть его близка.

Так как он и сам чувствовал это, то сознался во всем.

Из его показаний выяснилось, что он издавна занимался изучением научного вопроса, продолжает ли в течение некоторого времени после казни жить голова обезглавленного человека.

Мало-помалу он дошел до того, что в погребе своего дома приспособил гильотину, намереваясь со временем испробовать ее действие на ком-нибудь.

Долго он не решался произвести этот опыт, страшась убийства.

Но тут как раз наступило время, когда его любовь к жене превратилась в ненависть.

Жена не любила его и не стеснялась высказывать ему это в глаза.

Ненависть к Септе росла с каждым днем.

Кроме того, д-р Грилей любил жить разгульно, а жена его в этом стесняла. И вот у него зародилась мысль сделать из нее жертву во имя науки и, обезглавив ее, установить путем наблюдений, долго ли еще после казни ее голова будет жить и находиться в сознании.

Мысль эта с течением времени превратилась в твердое решение. Доктор сделал все необходимые приготовления.

За несколько дней до убийства была уволена горничная, которой доктор заявил, что Септа уезжает. Он рассчитывал на то, что горничная расскажет это соседям.

Затем, в один из последующих дней, он связал свою жену, отнес в погреб и там обезглавил.

Правда, ему не удалось установить того, чего он добивался, так как в момент совершения убийства его обуял ужас.

Он бросил труп и голову в глубокий колодец.

Спустя несколько дней доктор Грилей умер.

Отравленные стрелы

Die vergifteten Pfeile

Дивный праздничный день клонился к концу. Погода весь день стояла хорошая и ясное солнышко сияло на безоблачном небе, маня людей в парки и окрестности Нью-Йорка.

Повсюду царило оживление. На Гудзоне и Ист-ривер параходы были переполнены пассажирами, совершавшими увеселительные поездки.

Солнце село. Начало быстро темнеть и народ со всех сторон стал возвращаться домой.

В северной части Нью-Йорка, в Кедровом парке, тоже было много гуляющих, которые теперь направлялись обратно в город; большинство публики возвращалось по Шеридан-авеню, застроенной маленькими виллами и фабричными зданиями.

Группа из нескольких человек приближалась к большой, красивой вилле, стоявшей как раз напротив высокого фабричного корпуса.

— Эта вилла принадлежит богачу Иосифу Ангри! — сказал один из мужчин. — Ему принадлежит и фабрика напротив! Говорят, у него миллионное состояние! У него был сын, который полгода тому назад умер от удара!

— Хотел бы я быть наследником старика! — заметил другой. — Недурно бы получить такое состояньице!

Все рассмеялись. Вдруг первый из говоривших сказал:

— Вон, посмотрите, старик Ангри выглядывает из окна!

И действительно, в одном из окон первого этажа неподвижно стоял старик и смотрел на улицу.

Но чем ближе подходили люди, тем более бросалось им в глаза странное и ненормальное положение всей фигуры старика.

За сумерками нельзя было видеть лица; ясно вырисовывались только его седые волосы. Голова как-то отвисала вниз и, казалось, старик смотрит прямо вниз, вдоль отвесной стены. При этом он не шевелился, и, казалось, что в окне стоит какая-то кукла, а не живой человек.

— Тут что-то неладно! — сказал какой-то мужчина. — Не случилось ли чего-нибудь со стариком?!

Хотя эти слова были произнесены довольно громко, старик в окне не пошевельнулся. Тогда тот же мужчина крикнул еще громче:

— Алло, мистер Ангри! Что с вами? Вам дурно?

Ответа не последовало и фигура старика оставалась по-прежнему неподвижна.

Несколько человек из собравшейся публики подошли тогда к калитке и позвонили. Вскоре послышались чьи-то тяжелые шаги и калитку открыл старик-лакей.