— Мистер Дрейк, в каком районе Лондона вы живете?
— Вы играете в большой теннис?
— Чем вы занимаетесь в Лондоне, мистер Дрейк?
— Я живу на Франклин-Мьюз, рядом с Фитцрой-сквер. Нет, я не умею играть в большой теннис, миссис Партридж.
— Пеппер.
— Мои нижайшие извинения, но я все равно не умею играть в большой теннис, миссис Пеппер.
Дамы рассмеялись.
— Фитцрой-сквер, это недалеко от Оксфордского концертного зала, правильно, мистер Дрейк?
— Да, так и есть.
— По-видимому, он вам знаком. Вы не музыкант, мистер Дрейк?
— Нет, я не музыкант, я имею к музыке лишь косвенное отношение, можно сказать...
— Леди, хватит мучить мистера Дрейка. Мне кажется, его уже утомили вопросами.
Они остановились в углу залы, спрятавшись от толпы за широкой спиной высокого офицера, одетого в клетчатый пиджак. Капитан быстро глотнул джина.
— Я надеюсь, разговоры вас не слишком утомили?
— Нет, я чувствую себя нормально. Хотя я удивлен, все это настолько... похоже, действительно почти как дома.
— Что ж, я надеюсь, вам это должно быть приятно. День обещает быть неплохим. Готовит повар из Калькутты, говорят, один из лучших в Индии. Я не часто присутствую на таких сборищах, но сегодня особый день. Я полагаю, вы действительно будете чувствовать себя как дома.
— Как дома... — и Эдгар чуть было не добавил: «Настолько же не на своем месте, как и в Лондоне, в этом смысле, точно как дома». Но в холле прозвучал гонг, и общество двинулось по направлению к столовой.
Помолившись, собравшиеся приступили к обеду. Эдгар сидел напротив майора Даферти, полного мужчины, который смеялся, сопел, расспрашивал Эдгара о его путешествии и отпускал шуточки о пароходах речной флотилии. Слева от него миссис Даферти, напудренная и тощая, расспрашивала, следит ли он за политической жизнью Британии. Эдгар уклончиво отвечал, припоминая какие-то новости о подготовке к юбилею королевы. После нескольких минут упорных расспросов майор перебил ее, воскликнув:
— О, моя дорогая, я полагаю, одна из причин, по которым мистер Дрейк отправился в Бирму, — это желание оказаться подальше от британской политической жизни! Правильно, мистер Дрейк?
Все рассмеялись, даже миссис Даферти, которая вернулась к своему супу, удовлетворенная тем немногим, что ей удалось вытянуть из гостя. Эдгар слегка напрягся, потому что вопрос слегка задел его, как бы приоткрывая реальную причину его прибытия в Бирму. Справа от него миссис Ремингтон, слегка подпрыгнув на месте, обругала майора за то, что тот смеется над такими вещами:
— Это вовсе не праздный разговор, нет, мы же все — британские подданные, и мы должны быть в курсе всех событий, ведь почта сюда доходит с таким опозданием, а нам хочется знать, как самочувствие королевы. И еще я слышала, что у леди Хатчингс открылась чахотка. Это было до или после лондонского карнавала?
— После.
— Какое счастье! Не для леди Хатчингс, конечно, а для общества. В конце концов, карнавал — это так замечательно, как бы я хотела побывать там! — и некоторые другие леди тоже защебетали, вспоминая о последних приемах, на которых каждой из них довелось побывать, и Эдгар с облегчением принялся за еду.
«Если подумать, — размышлял он, — они оказывают мне честь, полагая, что в Лондоне я бываю в таком обществе». Направление беседы его, впрочем, успокаивало, потому что лучше быть дальше от таких взрывоопасных тем, как рояли и необычные доктора. Но тут миссис Ремингтон спросила вполне невинно:
— А вы были на карнавале, мистер Дрейк? — и он ответил:
— Нет, не был.
А она:
— Но вы так много знаете об этом, не может быть, чтобы вы там не присутствовали.
А он ответил:
— Нет, — и прибавил вежливо: — Я только настраивал концертный «Эрард» для этого события, — и тут же понял, что не стоило этого говорить.
— Пардон, концертный, что? — переспросила она, и он ничего не смог с собой поделать и начал:
— «Эрард» — это марка рояля. У них там «Эрард» 1854 года выпуска, один из лучших в Лондоне, совершенно чудесный инструмент, я уже настраивал его с год назад, для бала потребовалась лишь небольшая подстройка. — Кажется, ее это вполне удовлетворило, она замолчала, наступила тишина, которая обычно предшествует смене предмета разговора, но миссис Ремингтон вдруг добавила невинным голосом:
