— И что ты этим хочешь сказать? — растерянно спросила Юля.
— Не я хочу, это Харменс ван Рейн Рембрант из семнадцатого века посылает нам свою мысль о единстве противоположностей.
Евгения Елисеевна затарахтела чашками, блюдцами и вазочками, прибирая их со стола: составила все горкой на подносе и подхватила, чтобы отнести в веранду. Там у нее была организована летняя кухня, а эта, где сейчас проходило чаепитие, после зимы консервировалась и превращалась в гостиную. Проходя мимо них, она тоже заглянула в раскрытую книгу, комментируя между тем фразу, сказанную мужем:
— Свет возникает из тьмы, а святое рождается из грязи.
— Где вы такое видите? — оторопело продолжала рассматривать книгу Юля.
— Сдается мне, Павел хочет сказать, что этот луч, — неосмотрительно зацепила ее боком родственница, — символизирует любовника.
— Пойми, внешность и имя мужчины не стоят внимания, поэтому он здесь безликий — просто животворный свет. Имеет значение лишь то, что эта женщина забеременеет и даст жизнь новому человеку, здоровому, красивому и спортивному, судя по Персею.
Юля испугано прижала ладонь к раскрытому рту, будто сдерживая притаившийся вскрик. Резво повела острым взглядом, перебегая глазами от сестры к ее мужу, и утвердительно кивнула головой, дескать, все поняла. Читались в этом кивке и понимание совета, и снисхождение за предложенное решение, и отвага решиться на него.
— Спасибо, — сказала тихо. — Поздно уже. Пойду я.
А, уходя от них, чуть задержалась на пороге, еще раз ощупала придирчивым взглядом хозяев, комнату, пол, будто стараясь сфотографировать увиденное, и с сожалением глубоко вздохнула.
— Уедем мы отсюда, — сказала Юля, как что-то окончательно решенное. — Прощевайте, дорогие мои. Если выйдет так, как ты, кум, советуешь, век за тебя буду молиться Богу.
3
Раиса Ивановна отложила чтение и изнеможенно закрыла глаза. Ее сердце неистово колотилось, лоб покрывал холодный липкий пот. Грудь поднималась так, будто легким не хватало кислорода, шедшего сюда из открытой форточки.
Никто, никто не мог знать ее правды! Вот оно, оказывается, как было. Низин отец... Опасный свидетель и спаситель. Все началось от него. Ее счастье, оказывается, построено на его советах. Однако ни он, ни она этого не знали. Поэтому какой он свидетель? Нет, не может он знать ее тайну.
Знает ли? Неужели и Низа не отзывается, так как о многом догадалась? Но какое ее дело? Она не имеет права судить.
«Но я первой прекратила общение, — припомнила Раиса Ивановна. — Да, у нее были основания обидеться на меня... Может, теперь и хотела бы со мной увидеться, но не знает, как я ее встречу. Надо было позвонить, когда она летом после своей болезни приезжала к родителям. А ведь и думала, но не хватило решительности». Раиса Ивановна размышляла о том, что раньше не приходило ей в голову. Казнила себя за все, что совершила в жизни против совести и морали, понимая, что настало время внутреннего суда, от которого не отмахнешься, так как он к каждому человеку приходит с возрастом. Со стороны посмотреть, так она — честная женщина, открытая, доброжелательная. Жила, трудилась, никому не мешала. А какую бездну теперь открыла! Носила в себе десятилетиями и не знала, что это — ад, не сомневалась в правильности своих поступков. Нет, она не сетует, что не открылась Виктору. Но... Или он узнал? Может, поэтому и погиб, может, это был не несчастный случай, а он покончил с собой? О, Боже!
От этого предположения Раиса Ивановна вскочила на ноги, и от внезапности порыва потеряла равновесие, если б не ухватилась за край шкафа, упала бы. Недолго постояла так, ожидая пока стихнет шум в ушах кружение перед глазами, и снова села. Сердце продолжало болеть, только характер боли стал другим: теперь у нее пекло под левой лопаткой и отдавало легким покалыванием в подмышку и дальше вниз, вплоть до кончиков пальцев растекалось терпкими волнами.
Разминая левую руку, поглаживая ее от ладони до локтя, Раиса Ивановна заставила себя успокоиться, отвлечься от тревог, навеянных сочинением Надежды Горик. Негодная девчонка, докопалась! Но ее внимание не переключалось на другое, муссируя в мозгах предположение, о чем еще Павел Дмитриевич успел рассказать ученикам. Эх, все равно оно уже легло под перо! Можешь, если очень хочешь, читать дальше, пожалуйста!
