...Неудача с "Нечаянными радостями" по нему ударила с ужасной силой. Притом что он, как человек чистого искусства, очень тонкокож. А вынужденное молчание, отлучение от кино и одиночество тянулись семнадцать лет. "Мне даже хотелось покончить с собой", -- честно признался он потом, то есть сейчас, в телепередаче.
Впрочем, он и сам говорил: "Я готов к несчастью. Оно облагораживает душу". То есть если б жизнь сразу удалась, душа осталась бы необлагороженной? Может быть... И тогда б он, видимо, мог гнать заказные ленты за приличные деньги, его этим соблазняли, звали в Ташкент.
Хотя -- какое уж там кино на заказ! С ним невозможно сделать даже интервью, потому что он думает в своем ритме, а в чужом, в нужном вам -- не может. И думать может только о том, что интересно ему; ему вообще плохо удаются компромиссы.
Тогда как же, на что он жил? Продажей своих работ -- рисунков и картин. Любил ездить в Тбилиси, где его давным-давно оценили как серьезного художника. Кто-то уже тогда начал его коллекционировать. Была, само собой, и бескорыстная помощь друзей и поклонников.
Жизнь тут у него не складывалась. А там "Тайм" писал про него еще в 1981-м: "Талантливый молодой узбек по имени Рустам Хамдамов, надежда советской школы кино, предназначение которого, похоже, вернуть былую славу этому некогда великому русскому кино".
-- Моя жизнь -- насмешка... Уехал бы я в Америку, и все б у меня состоялось. У других же вышло!
Но был он невыездной. Так же, как, к примеру, Пушкин -- русский художник тоже с иностранными, тоже другой расы, предками. В узбекском КГБ ему сказали: "Сгниешь в этой стране, никуда не пустим". И это было похоже на правду... Уехать он не смог, даже несмотря на фиктивный брак с итальянкой.
На Запад впервые попал только в глубокую, дальше некуда, перестройку. И то после личного вмешательства Яковлева А.Н., на тот момент второго лица в государстве.
И вот наконец отпустили его в Италию, он туда улетел, как было твердо решено, навсегда. Но через пару месяцев вернулся:
-- В России всегда есть вещество, предмет. На Западе нет его. Там нет действия, одни умозаключения. Они сидят и ждут: русский приедет, что-нибудь произойдет. "Anna Karamazoff" ("Есть ли Бог?")
В России он принялся снимать новое кино -- "Anna Karamazoff", сценарий которого он как-то надиктовал однажды своему другу Давиду Саркисяну во время поездки в такси. Давид текст после набил на машинке, по памяти, и Рустаму оставалось его только долго и мучительно править.
По сюжету вернувшаяся из лагеря героиня идет убивать и грабить человека в генеральском мундире. Сценарий специально написан так, чтоб было непонятно: политическая Анна или уголовница, настоящий там генерал или актер в роли генерала, в Москве все происходит или в Питере?
Так, значит, идет убивать, чтоб поправить свои дела. То есть "если Бога нет, то все позволено"? Мы это, конечно, проходили, но только на бумаге, а когда на пленке, всерьез, без лишнего надрыва, не торопясь и неспешно выставляя свет и заставляя массовых мальчиков качать ветки, чтоб было нервное мелькание теней, -- так нам еще не задавали. И потом, у Достоевского не так страшно, он всего лишь играл в отсутствие Бога, не боялся, а беспокоился -- Рустам же Бога в упор не видит, и оттого такой леденящий ужас.
У него там хоронят страшного пионера, холодную куклу. И еще на кладбище, прислонившись к дереву, рыдает офицер, который кого-то близкого закопал поближе к преисподней, к червям, к чернеющим костям, и больше ему надеяться не на что. (Ну вот кого он хоронит? Не этого ли пионера? Который был ему кто? Возьмите да представьте себе, что -- любовник, и вот вам еще один слой, еще один абзац подтекста...)
Этот страх -- непридуманный. Он сам рассказывал: "Я агностик. Мы все кончили советские школы, и никогда никакой религии я не знал. Даже не знаю, куда мне надо пришпилиться. То есть меня, естественно, обрезали, когда я родился, а русская нянька меня привела в русскую церковь, где и крестила... Как бы все есть, однако я и не знаю, где я. Теперь все время думаю над этим вопросом".
