Травле подвергают знатока мирового искусства Николая Пунина. Осенью 1946 года изгоняют из Академии художеств, где он вел курс истории западноевропейской живописи, а в апреле 1949-го из ЛГУ; в августе арестовывают и приговаривают к десяти годам лагерей. Там, в лагере, он и умер.
Увольнению Пунина предшествовала статья подручного Серова — живописца Крума Джакова «Формалисты и эстеты в роли критиков». В ней автор обвинял Пунина в том, что он «отравляет сознание молодежи пропагандой буржуазной эстетики и космополитизма». Серов в газете «Вечерний Ленинград» называет Пунина «проповедником реакционной идеи „искусство для искусства“ и теоретиком формализма». Собственно, пропаганду французской живописи Пунину и вменили в приговоре.
В 1948 году и без того немалая эрмитажная коллекция импрессионистов, фовистов и кубистов пополнилась 98 работами из расформированного Государственного музея нового западного искусства. До смерти Сталина только восемь из них были выставлены в экспозиции. От «французов» избавились и в московском Музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. В 1953 году в 112-м зале музея экспонировалась уже 21 работа. В 1956 году в 111–114-м залах третьего этажа экспонировалось уже 40 картин.
21 апреля 1956 года в 56 залах Эрмитажа открылась выставка «Искусство Франции XII–XX веков», где импрессионисты и постимпрессионисты были представлены много шире: 20 картин Матисса (и еще 7 рисунков из ГМИИ им. А. С. Пушкина), 17 — Гогена (из них 9 из Эрмитажа, остальные из ГМИИ), 18 — Сезанна (10 из Эрмитажа), 14 — Моне (5 из Эрмитажа), 16 — Пикассо (9 из Эрмитажа). С 22 октября по 25 ноября в Эрмитаже прошла выставка Поля Сезанна.
Все понимающий, но осторожный директор Эрмитажа Михаил Артамонов защищался от возможных обвинений так: «На выставках наших музеев не показываются произведения кубистического и абстрактного искусства как вовсе лишенные содержания и не вызывающие у наших посетителей так же, как и у всех психически здоровых людей по обе стороны границы, ничего, кроме удивления и досады. Пропагандировать это, с позволения сказать, искусство миллионам посетителей Эрмитажа было бы по меньшей мере глупо. Пусть оно остается достоянием узкого круга пресыщенных гурманов, извращенный вкус которых вовсе не является нормой для здоровых людей». То есть фигуративную живопись, пусть и импрессионистов, показываем, а нефигуративную живопись — нет. Президент Академии художеств СССР Александр Герасимов: «Если кто осмелится выставить Пикассо, я его повешу».
Еще важнее высказывание главы КПСС Никиты Хрущева, сделанное им на встрече с представителями творческой интеллигенции в мае 1957 года: «Иден меня спросил, а как я отношусь к Пикассо.
— А как вы?
— А я его не понимаю.
— А я тоже. (Аплодисменты.)
Пикассо коммунист, я не хочу его обидеть, но если бы я сказал, что буду уважать его, я бы грех на душу взял. Я не понимаю его. Вы можете сказать, что я некультурный, но я не понимаю его. Я не художник и плохой ценитель, и когда мне говорили, что нужно отойти от картины, будешь лучше видеть, то я отходил, но я ничего лучшего не видел. (Аплодисменты.)
Некоторые говорят, что надо картину понимать. А я не понимаю. Я слесарь по профессии, отец мой шахтер, я не могу понять. Говорят, что надо так картину смотреть, и я смотрел так, но я вижу уродов. Я не могу грешить против своей души, когда я вижу не то, что я хотел бы видеть.
Тов. Герасимов мне рассказывал, что художник, который всегда выступал против всяких футуристических произведений, вдруг представил на выставку картину, которая не соответствовала его направлению. Потом его спросили, как он сделал такое замечательное произведение, и быстро его сделал, что ведь всегда он был против этого течения. Он ответил, что очень просто: я взял осла, к хвосту привязал ему кисть, намазанную краской, полотно привязал, и когда осла мухи кусали, то он хвостом крутил и мазал по полотну. Я простой человек и этих ослиных художественных произведений не понимаю.
ИОГАНСОН. Да, осла кормили сахаром, морковью, привязали к хвосту кисть… (Смех, шум.)
