Впечатление в целом от этих „мраморных“ танцев было такое, как будто сюда собрались не для веселья, а для важного дела. Лица у большинства серьезные, почти никто в парах друг с другом не разговаривает. Кажется, что всем довольно скучно, кроме тех, кто предусмотрительно выпил. В паузах между танцами все с напряженным вниманием слушают плоские шуточки ведущего. А когда начинается музыка, снова все почти одновременно начинают сосредоточенно двигаться».
В 1955 году на базе Ленгосэстрады создается новый джаз-оркестр во главе с освободившимся из лагерей Иосифом Вайнштейном. Он выступает на танцах во Дворце культуры имени Первой пятилетки, ДК имени Ленсовета (тогда — Промкооперации) и ДК имени Горького.
Джаз играли на танцах. Трудно представить, но Иосиф Бродский ходил в танцевальный зал Дворца культуры имени Первой пятилетки.
Анатолий Кальварский:«Тогда клубов никаких не было, были только дома культуры и при домах культуры эстрадные оркестры. Вот некоторые руководители, кто был профессиональнее и посмелее, пытались даже в советские песенки вносить элементы джаза.
Певец выходил в бабочке, такой Веня Зувин был, человек очень известный, который сочинял частушки, „мимо тёщиного дома“, „у моей милашки рыло“. И кстати Рудаков и Нечаев, конферансье известные, пели его частушки. К тому же он был грамотный очень, учился в консерватории, а пел где придется. И вот он пел какие-то всякие забойные такие вещи, скажем, „Хороши колхозные покосы“.
Вообще публика требовала вещи очень динамичные. Потому что после унылых советских фокстротиков и бальных танцев хотели чего-то с элементами свинга. Публика не понимала тогда, что все это свингуется, что это энергетика, которая передается даже танцующей публике. А мы старались как могли. Я никогда не забуду, как в 1954 году я уже играл в таком знаменитом оркестре Владимира Сперанского — это был известный половой бандит. Значит, Сперанский вставал на стул, у него куртка на молнии. Он стилягой не был. Он просто играл джаз. Поднимал высоко кларнет и визжал на нем что-то несусветное. Потом увидев какую-нибудь девушку, прыгал в зал, начинал с ней танцевать, а мы без него играли. В этом оркестре мы стали модными, известными людьми, и за нами охотились какие-то инспектора отделов музыкальных ансамблей, потому что мы играли левые халтуры.
Танцевальные оркестры играли музыку разрешенную, с цензурой. Мы, конечно, этого не придерживались, играли как могли, какие-то фокстроты. Но, тем не менее, это всё считалось тогда джазом. И параллельно этому я уже стал интересоваться серьезно музыкой, потому что там много слушать, появились какие-то записи.
Был доморощенный стандарт — фокстрот, который назывался „Вечер на Бродвее“. Этот фокстрот написал Сперанский. Так как он назывался „Вечер на Бродвее“, его все требовали. Был такой знаменитый стиляга из нашей школы Давид Шульман, который всегда кричал: „Вечер на Бродвее“, „Вечер на Бродвее“! и мы его играли по пять, по шесть раз. Потом играли „In the mood“. Играли „Moonlight serenade“. Играли „I know why“. Играли „Ray Anthony Boogie“. Был стандарт такой знаменитый, не имеющий отношения к джазу: музыка из „Подвига разведчика“ со своими словами — „Там, где тихо саксы поют и где любовь продают. Я повстречался с тобой…“
Костя Носов иногда говорил: „Старик, играй джаз, а я буду петь“. И пел какую-то несусветную тарабанщину. И публика торчала от этого.
Костя тогда очень мало понимал в формообразовании, в гармонии он был совершенно необразованный человек, и просто играл высокие ноты. Публика зверела, начинали ломать стулья, кричали „Костя, выше! Костя, выше!“ И Бениволенский оттаскивал его за фалду от микрофона, чтобы Костя наконец прекратил. Потом из Кости получился очень серьезный музыкант, и композитор хороший, замечательный импровизатор.
Играли бальные танцы. И был единственный фокстрот, который каким-то чудом был издан на пластинках, это фокстрот какого-то чешского композитора, который назывался „Наш ритм“. Играл это Утесовский оркестр. Это чисто европейский стандартик с элементами джаза. Он был хорошо сыгран и по тем временам довольно прилично записан. И вот эту пластинку все запиливали. Еще была пластинка „Оксфордский цирк“. Это, видимо, то, что было издано на наших пластинках. Там даже были какие-то очень неприличные слова, и когда начинали играть этот „Оксфордский цирк“, его все запрещали, хотя эти неприличные слова были выдуманы здесь, в России. Почему-то считалось, что это какая-то неприличная песня.
