В коридорах Университета – сухое солнце, пыль на подоконниках.
До Одессы, а там – на корабль.
В вестибюле идет побелка. У крыльца совсем молоденькие неуверенные мальчики и девочки смотрят, как на диковинку, на покрытый пылью фонтан у входа, который за пять лет моей учебы так и ни разу не забил, но для них он первая увиденная ими неотъемлемая часть будущей их студенческой жизни.
Сушь, суша – торчит из дворов, из-за домов, и – до самого неба. Даже не верится, что завтра-послезавтра оторвусь от нее хотя бы на сутки. До Ялты.
Быть может, последний раз бреду, как в бреду, по земле этого города. Медленно, осторожно спускаюсь по каменным ступеням к озеру. Слева от меня – Зеленый театр: железный скат крыши, две каменные лиры по бокам сцены. Но чем ниже спускаюсь, тем более с разных высот он погружается в беспорядочно набросанную зеленую пыльцу листьев и веточек, в древесный хаос. Только и плывут едва видные лиры. Всё смягчается, но рана не затягивается. А на безмятежно голубом с врачующей ватой облаков небе справа от меня тонко трепещет береза, паутина веток и листьев – почти растворяющийся в голубизне рисунок.
Воробьи скандалят, кучей копошатся в траве рядом с тропой, по которой иду. Ветер с южных склонов падает наискось через озеро, дует в северный берег, прямо и скудно расчерченный высокими пирамидальными тополями. А за ними, чуть повыше видны прямые белые осины между изгибами елей и холодной темной зеленью хвои. Дует ветер, раздувает волны у берега, и на стволах то свет, то тень, пятна солнца на хвое, на земле, всё колышется, трепещет, всё прохвачено ветром, живет на ветру, и оттого парочки, сидящие на скамейках, кажутся неподвижными, только треплются края их одежд. Около блондиночки в брюках прыгает, как заводной, песик, и порыв ветра доносит до меня обрывки лая. А вторая парочка, сидящая ко мне спиной, будто и вовсе уснула, но слышу обрывки гитарных аккордов: может ими переживается счастливый день в жизни, на сквозном ветру.
А внизу скользят яхты, и недалеко от меня замер мальчишка у дерева, не мигая, следит за ними. На ветру, бездумно, в пляске солнечных пятен, вот так, замерев, можно подолгу слушать счастливый ток проходящей жизни. Как подробны эти тропы, и камни, и деревья, никогда ранее не замечал: может, день по-особому ясен и полон солнца.
А к южному берегу озера ветер исчезает. Тишь, дремота, даже паутина, влажная трава, выходящая прямо из воды, плесень, топь. Дремлет на солнце аллея, понизу черная от стволов, поверху нежно-зеленая, как бы обрызганная желтизной, небрежно свисающая до земли зеленью плакучих ив, такая, кажется, далекая от всего, что вершится на озере. И странно следить отсюда за беззвучным скольжением яхт, похожих на белых бабочек, сложивших крылья. Четыре плывут в одну сторону, одна – в противоположную. Потом уже семь плывет в обратную сторону, и это тягучее скольжение, радостное само по себе – в солнце, в просторе, в ветре – печально и непонятно тяготит, быть может, отъединенной от тебя праздничностью, уже не доступной тебе.
Поднимаюсь по асфальтовой дороге вверх, и сзади, внизу, как бы в проёме, все меньше, сумрачней – озеро. Исчезает крохотная ее полоска, медленно перечеркиваемая яхтой. Дорога изгибается, бежит за дома, заборы, как будто поспешно пытается также перечеркнуть память об озере, о только ушедших минутах, накладывая один поверх другого – забор, крыши, небрежно крытые вперемежку малой красной черепицей и большими серыми плитами, стены, наискось вытесняющие и перекрывающие друг друга вверх по склону, стены сараев, домов, подсобок. Проносится мотоцикл, обдав бензинной гарью, как будто не было, и быть не может – совсем рядом – голубого безмолвия и белого скольжения яхт.
Последний раз иду по этой старенькой улице, заросшей каштанами, к общежитию. И полна улица тех же солнечных пятен и тишины. Старые камни мостовой, запертая церквушка – сквозь листву. Обломки раскрошившегося забора. Рядом – баня: распаренные лица, пиво в бокалах, парикмахерская с затхлым солнцем и мухами между оконных рам, хриплые споры у входа, пар и пятна сырости. А напротив, у входа в полуподвал, семья – отец и две девки – сидят на теплыни, глазеют.
