Всё копится. Но вновь рождают нас
Раскрывшимся в простор семитским лоном,
Лиловым в этот поздний лунный час.
И в миг молитвы замирает слово,
Которое сквозь жизнь несу отцу.
И шарит ветер пальцами слепого,
Взъерошит листья и прильнет к лицу.
А в полночь натекает гул безвременья
Из лет грядущих, втягивая в транс,
Но небоязнь, что накопилась в темени,
Всё обращает в музыку пространств.
Внезапно и тревожно пробуждение
Средь палых листьев, диких горных трав —
На кладбище пустынном воскресение:
И, вздрогнув, оживаешь, смерть поправ…
В бесполой мгле, от ног моих прядающей
Вдаль через скалы и недвижный лес,
Удушьем пробужден птенец страдающий
И клювом бьется в скорлупу небес.
Еще мгновенье, и птенец пробьется —
И прямо подо мной восходит солнце,
Чтоб аспидно-зеленой дымкой влиться,
Как эликсир, вглубь всех щелей и пор.
И я один. И не с кем поделиться
Опалом вод, ультрамарином гор.
И лишь лесок, что ко всему привычен,
Плечом к плечу со мною встал средь скал —
Как текст, что – тёмен и метафизичен —
Меня в горах на ощупь отыскал.
Спасение в работе. Быть благодарным миру, где всегда непочатый край работы. А за край его бегут облака. Беззвучно их сухое течение.
Срез породы – в несколько миллиметров – под микроскопом. Свет сквозь скрещенные линзы исландского шпата тонко окрашивает в лимонное, коричневое, зеленое, розовое – минералы, сочетающиеся в породе. Свет работает в камне, открывает душу камня, его световой сон, окаменевшую память земной плоти, горячих ее денечков. Горка шлифов рядом с микроскопом. Кропотливо описываю каждый шлиф: у меня дипломная работа по петрографии.
В лаборатории сумрак, горят настольные лампы, груды книг на столах. И в каждом камне, вещи, тетради, блокноте, справочнике – работа, работа. А за окном во всю цветут деревья, потеют стволы, круглятся облака, как будто рядом, за деревьями, фрегат напряг все паруса, и только ждет: сбежать бы.
И мне кажется, только бы выйти в море, и я уже иной, и прошлое оставлено на берегу вместе с одеждой, как в притче о принце Сакья-Муни, который, сбросив старые одежды, стал Буддой. А пока надеваю пальто, хранящее память тяжких мгновений, и мне понятна неприязнь человека к тому, кто слишком много о нем знает.
Прежде, чем уйти в общежитие, иду через университетский двор в столярную, где пахнет свежими стружками. Старые студенческие столы, испещренные надписями. Их врезали ножичками, гвоздями в память скучных часов. С жадностью читаю клички, любовные излияния, ножевую боль разочарований. Старые столы обновляются: веселый дядя Коля с карандашом за ухом стучит по дереву. Меня успокаивает глухой стук деревяшек.
Я завидую деревянным вещам, их не тонущей лёгкости и забывчивости. Вчера были деревом, держались за землю, рвались в небо, жили взахлёб, а сегодня с готовностью принимают полагаемую и пролагаемую им топором и рубанком форму. Беспамятны. Пахнут свежестью. Легко и глухо откликаются на любой удар судьбы. Беззлобно отзывчивы и всепрощающи. Только вот огня боятся, а меня опалило, сожгло, но не испепелило.
Постукивает дядя Коля по дереву, скоблит. Сбрасывают столы груз памяти тех, кто, переплыв на этих утлых кораблях университетское море, давно и прочно осел на суше, так что и не обнаружить в этих столах отошедший в прошлое кусок своей жизни. Хотя, как я вычитал, безуспешно пытаясь забить себе голову всякой всячиной, хранили же афиняне много лет корабль Тезея. Только меняли обветшавшие доски и бревна на новые – свежие и крепкие. Так, что одни философы считали, что корабль уже превратился в новый. Другие же – что он остается самим собой. Постукивает дядя Коля по деревянным предметам. Холодный восторг прошибает меня: стать деревом.
Только дерево может понять каторжника. Приковано к земле, как я прикован к месту, где отстучали ее каблучки.
Что оно – дерево? Порыв к небу земли, простирающей ветви рук, – замерший одеревеневший крик.
* * *
Защита прошла сверх ожидания. Ребята волновались, а я был так далек, так отстранен внутри, так четок в деле. Невыносимо жить в городе, в закоулках которого, в стенах, деревьях, мостовых, в самом воздухе – столько твоей памяти. Скорее бы в Крым. У меня направление в Симферополь, в Институт минерального сырья.
