Кому не ведома корнелевская трагедия «Сид»! Пьеса написана исключительно ради того, чтобы зафиксировать на бумаге всё и всяческие виды благородства. Благородства разного рода и достоинства. Убивший отца своей возлюбленной, герой приходит к ней и заявляет: «Я больше всех виновен!» А возлюбленная ему: «Нет, это я, я, я больше всех виновна!» Несколько героев пьесы долго и мучительно борются меж собой за право считаться олицетворением зла, чтобы понести заслуженную кару. Так вот и движется от строки к строке действие пьесы мужественного француза, почившего в бозе лет за шесть до рождения Христиана-Августа, принца Ангальт-Цербстского, за пятьдесят восемь лет до рассматриваемых ниже событий.
Издавна известен тот факт, что все люди смертны и владетельные персоны в этом смысле не являются исключением.
После того как владетельный князь Иоганн-Август, правитель тихого Ангальт-Цербстского княжества и по случаю — крёстный отец Софи, оставил сей мир, трон перешёл, как и положено, к старшему по мужской линии, каковым был тихий мечтатель, голубоглазый пожилой философ, не чуждый альтруистических наклонностей и литературных занятий: к Иоганну-Людвигу, старшему брату Христиана-Августа.
Многие годы безвыездно проведший в Jever’e, Иоганн-Людвиг походил на удачную копию Христиана-Августа; так случается, когда старательный живописец несколько раз исполняет один и тот же заказ; на одном полотне лицо получается более привлекательным, на другом — менее привлекательным (хотя и более, допустим, одухотворённым). Визуально братья отличались один от другого весьма незначительно; если прежде различия оказывались легко заметными, то годы стёрли наиболее явственные несоответствия. Иоганн-Людвиг мог считаться разве только чуточку более привлекательным — за счёт выражения глаз. С юности легкомысленный, Иоганн лишь благодаря слабому здоровью, помешавшему избрать военную карьеру, сделался книгочеем. Нужно ведь чем-то было занимать себя, когда одолевали телесные недуги. Чем больше проводил он времени рука об руку с недугами, тем больше читал, и через определённое количество времени до такой степени втянулся в чтение книг, что отдавал этому занятию предпочтение даже в состоянии относительного здоровья. О себе с бархатистым смешком он говорил брату: «Окажись у меня чуть больше здоровья, так бы и жил дурак дураком!» И чем хуже бывало ему, тем больше проводил он времени за книгой, что имело свои необратимые для процесса формирования души последствия.
Давно уже известно: книга не терпит конкуренции. Когда его приблизительные ровесники увлекались горничными, страдали от необходимости усваивать начала естественных дисциплин, увлекались военными походами, а позднее — придворными сплетнями и придворными же интригами, Иоганн болел и болел. Что по его определению значило: читал и читал. Не отличаясь так называемой способностью к языкам, он брал языки, по собственному определению, задницей: просиживал допоздна, зубрил и зубрёжкой одолел сначала латынь, затем ненавистный ему французский и теперь перешёл в решительное наступление на родной язык Шекспира. За полвека с лишним неполных три языка? Именно так. Причём, если кому-то сие покажется ерундой, сам Иоганн-Людвиг этим достижением гордился, особенно перед младшим братом, которого с детства без достаточных на то оснований считали наиболее талантливым из братьев. Однако ж! Другое дело, что произношение, как у всякого запоздалого студента, было у Иоганна варварским, и, когда приходилось общаться с соотечественниками по-французски, он испытывал определённое неудобство, предпочитая в свою очередь отвечать на своём родном языке.
А бывало и по-другому. В ответ на какую-нибудь реплику, сплошь унизанную этим невыносимым «г» французского пошиба, Иоганн отвечал на латыни и лишь затем, к вящему облегчению униженного собеседника, переводил самого себя на немецкий, как бы снисходя до неприличной простоты.
А завистливое желание уже неоднократно подталкивало Иоганна в сторону, где среди страшноватых античных пейзажей обитал ни больше ни меньше язык
