— Примем решение, — добавил председатель и, взяв, в шенкеля коня, поскакал в центр станицы.
* * *
Стемнело. Лаврентий ходил по берегу Кубани и уже давно дожидался сына с рыбалки. Рука его не была забинтована и не лежала на перевязи, как раньше. Он по. возможности старался двигать ею, развивал поврежденные мышцы и сухожилия. Глаза то и дело устремлялись вперед, но, кроме темноты, нигде ничего не было видно.
Из-за леса выплыла огромная луна, засияла на темном небе. Чешуйчатая зыбь реки покрылась серебристыми бликами, и, казалось, вода сама излучала холодный искрившийся свет.
Издали донесся глухой стук весел об уключины. Сквозь синий сумрак Лаврентий увидел на реке лодку с рыболовами.
Вскоре Виктор причалил к берегу. Григорий вскинул свою кошелку с рыбой на спину, поднялся наверх. Левицкие тоже взяли корзину, наполненную доверху шаранами, выбрались на кручу, сели у обрыва.
— Опять у нас дома свара, — пожаловался Лаврентий. — Грызут меня, как ржа железо. А за что? Невричаю. Рана под дужкой опять размылась. Никакой моготы[46] нет.
Виктор молча искоса поглядывал на отца.
— Не понимаю, ничего не понимаю, откуда на мою голову вся эта кутерьма, — вздохнул Лаврентий.
— Сами ж и виноваты! — бросил Виктор.
Лаврентий вытаращил на него глаза.
— В чем же моя вина?
— Не якшайтесь с Бородулей и крестным! — выпалил Виктор. — Они вас до добра не доведут!..
Лаврентий встал.
— Значит, и ты супротив батька? — спросил он обиженно. — За кого ж ты меня считаешь? Без головы я, по-твоему?
— Не любите вы, когда вам правду в глаза говорят, — корил его Виктор. — И маманя, и дедушка не хотят, чтобы вы с ними знались.
— Ну, хватит учить меня, сопляк! — с сердцем прервал его Лаврентий. — Бери корзину!
До самого дома шли молча. Лаврентий страшно обиделся, что сын не поддержал его, не защитил от нападок матери и деда, а стал на их сторону, высказал свое отрицательное отношение к Молчуну и Бородуле. А больше всего волновало то, что в семье не стали почитать его, как почитали раньше, в мирное время. Теперь он как бы отходил на задний план — в доме подчинялись только дедушке, старику Наумычу: слово его было законом для всех. Лаврентий не хотел смириться с этим, и его раздирало болезненное самолюбие, душил гнев…
Виктор тоже был охвачен тревожными мыслями. Ему не хотелось обижать отца, которого любил и ценил с малолетства, но и против деда не шел, тем более, что считал его безукоризненно честным и справедливым, прислушивался к его мнению, даже подражал ему во всем.
В кухне собрались к ужину. Лаврентий сидел за столом злой, ел неохотно, ни на кого не глядел. Дед покашливал, нервно щипал усы, бороду, кряхтел и, наконец, не выдержав, сказал наставительно:
— Ты, Лавруха, как хочешь, а я умный даю тебе совет: не встревай в эту кашу. Мне все видно. Уж я, как говорится, в людях живал, свету видал, топор на ноги обувал, топорищем подпоясывался.
Лаврентий недовольно наморщил лоб, скривил губы.
— Никуда я не встреваю, папаша! Это дело еще такое. Ничего точного нет. Разговоры да и только.
— И все ж лучше держись в стороне от них, — повторил Наумыч.
— Я и так держусь, — буркнул Лаврентий.
Виктор с матерью, поглядывая то на одного, то на-другого, следили за напряженным разговором.
— Знаешь, земля слухом полнится, — продолжал Наумыч. — Там аукнется, а здесь откликнется. Вот дошли сюда вести про бандитов в Царицынской даче, и тут дерьмо зашевелилось. Ты не думай, что Молчун зря приходил к тебе голову морочить. Не водись с ним — потом пожалеешь, беды не оберешься.
Лаврентий досадливо махнул рукой, закрылся в великой хате и, раздевшись, лег в постель. Виктор зажег лампу в спальне и увлекся чтением. Мать убрала посуду со стола, принялась вязать чулок. Наумыч собирался чинить упряжь.
Тоненькая книжка в мягком красном переплете сразу же завладела вниманием Виктора. Он читал, перелистывал ее, подолгу сидел с задумчивыми глазами, затем снова склонялся над отдельными страницами… Мать украдкой поглядывала на него в чуть приоткрытую дверь, и ей казалось, что лицо сына как-то изменилось в эти минуты. Она еще никогда не видела, чтобы он читал так увлеченно. И у нее невольно возникло желание узнать, что же это за книга, над которой так можно убиваться, мучить себя. Наконец, не устояв против соблазна, она подошла к сыну, положила руку на его плечо и ласково спросила:
