На другой день (это был конец августа), проснувшись, я обнаружила, что палатка завалена снегом. Выл ветер, белая мгла окутала все вокруг. Деревья под тяжестью снега скрипели и трещали. Фенька беспокойно металась по палатке, требуя, чтобы я ее выпустила на простор. И не успели мы выбраться из палатки, как она взлетела и исчезла в метели. «Охота пуще неволи, меня бы сейчас никакая сила не заставила купаться», — подумала я и отправилась греться в чум к проводникам. Там весело трещал огонь.
Метель не унималась. Днем вернулась Фенька. Она вынырнула из снежных вихрей и села около палатки, голодная и радостная. Мы отправились снова в чум и сидели там дотемна. Какая суровая ночь! Ветер выл. Тяжелые глыбы снега, срываясь с деревьев, падали на полотно палатки. От этих сотрясений вздрагивала Тайга, прижимаясь к моей спине. Тревожно вскрикивала Фенька, примостившаяся на моем плече. Так лежали мы всю ночь, согревая друг друга. На другой день случилась беда. Фенька рано начала суетиться и тормошить меня. Мне не хотелось вылезать из теплого мешка, и я выпустила ее одну из палатки. Мне показалось, что она улетела. Но когда я пошла в чум греться, услышала какой-то необычно жалобный голос Феньки. Она лежала на снегу, раскинув крылья. Я бросилась к ней. Вся голова птицы была в крови, глаз заплыл. Из клюва капала кровь. Оказывается, пока я спала, Фенька отправилась к чуму. Там, свернувшись клубком, спал Валет. Феньке это очень не понравилось, и она стала его щипать. Валет, обороняясь, щелкнул зубами и прихватил ее голову. Он, конечно, не хотел обижать птицу. Валет был очень смущен, и, хотя мы его не били, а только стыдили, он прятался во всех углах, поджав хвост.
Феньке было очень худо. Валет прокусил ей дыхательные пути. Из клюва капала кровь, и птица дышала с хрипом и свистом. Она не могла ни пить, ни есть. Целый день, не шевелясь, пролежала Фенька в чуме за моей спиной, и, только если я выходила за чем-нибудь из чума, она, тревожно крича, ковыляла за мной.
Несколько дней боролась Фенька за свою жизнь. Она терпеливо переносила мое лечение, хотя ей было, наверное, очень больно. Постепенно она стала пить, а потом и есть. На третий день попробовала полетать и, сделав небольшой низкий круг, чуть не разбилась о дерево. Глаз у нее заплыл и казался вытекшим. Движения были неверными.
Пришли из маршрута наши товарищи и ахнули, увидев Феньку: такая она была печальная. Неуверенно, неуклюже лазила по сугробам или сидела в крохотном ручье. Видимо, ее томил жар.
Вскоре мы собрались на новое место. Фенька безучастно лежала в сугробе, но, когда мы сложили палатки, заволновалась, засуетилась и вдруг полетела. Мы с беспокойством наблюдали за ней. Сделав два круга над лагерем и чуть не ударившись о деревья, она села около нас. У всех щемило сердце, когда мы смотрели на печальную Феньку, когда-то такую задиристую и веселую.
Несли ее на руках по очереди. И вот снова на речке. Фенька преобразилась. От воды не отходила. Она стала быстро поправляться. И — о радость! — открылся глаз.
По-прежнему Фенька сопровождала нас в маршрутах. И теперь уже не ковыляла за людьми, а перелетала с места на место. Впервые услышав звук вертолета, Фенька страшно перепугалась. Я взяла ее на руки, и она, вся дрожа, прижалась ко мне. Постепенно она привыкла к железной птице, и, когда нам пришлось лететь на вертолете, Фенька сидела у меня на коленях совершенно спокойно. Раз люди были с ней — беспокоиться нечего. Меня поражало в Феньке удивительное доверие к людям. Она во всем на них полагалась. Даже больше, чем собаки. Те, правда, тоже быстро привыкли к вертолету и, как только замечали, что мы собираемся грузиться, старались первыми занять место, чтобы их не оставили в тайге.
И вот наконец мы летим в маленький поселок Кислокан. Отсюда нас должны были перебросить на базу. В ожидании самолета мы поселились в гостеприимной семье начальника аэропорта. Фенька сразу лопала в почетные гости. Она быстро освоилась с домом. С любопытством рассматривала все предметы, щупала их клювом, по-хозяйски расхаживала по комнатам, раскидывая детские игрушки, заглядывала на кухне в ведра и кастрюли. Когда она всем надоела, мы посадили ее в уголок. Я смотрела на нее, и сердце мое наполнялось грустью. Птица, рожденная свободной, так радующаяся полету, дитя тайги, скоро попадет в Москву. Что ждет ее там? Но она не улетела с гусями, а бросить ее в тайге значило обречь на гибель.
